– Что скажете, Красовская? – тихо спросил декан.

– Я не виновата! Понятия не умею, где ночевал Ромка! Вечеринка прошла просто ужасно. Я правда старалась... следить за ним, Вениамин Эдуардович! Но мне пришлось уехать раньше, никому ничего не сказав, и вообще...

Ну вот, снова! Опять вывалила ему все, как на духу! Почему я не могу контролировать себя в его присутствии?! Во мне ревущим валом поднимались эмоции. Разочарование из-за вчерашнего и раздражение на декана, так некстати явившегося на глаза в этот трудный час, выбили почву из-под моих ног. Стул, на котором я сидела, подняло в воздух и швырнуло в открытое море боли. Меня замотало, как беспомощную щепку, в водовороте из гнева и бессилия.

– Что случилось? – Верстовский выглядел обеспокоенным. – Вас кто-то обидел?

– Да! – всхлипнула я. – Меня обидел ваш сын! Он ужасно легкомысленно относится к женщинам! Он плюет на их чувствам, и, в случае чего, сразу рад заменить одну на другую! И мы... Мы, кажется... расстались.

Я расплакалась. Совершенно неожиданно для себя расклеилась и разрыдалась, шмыгая носом, полным соплей, и поливая слезами белоснежную скатерть. Скрипач понимающе кивнул, прервал вальс и заиграл что-то душераздирающе–печальное.

– Вы правы, – сказал Верстовский, когда я немного успокоилась. Он смотрел на меня с небывалом сочувствием и затаенной грустью. – Все так и есть, мне порой очень стыдно за поведение Романа. Приношу вам свои извинения.

– За что?..

– За то, что недостаточно хорошо его воспитал, и он задел ваши чувства, – он протянул мне салфетку.

Удивительно, но после этих слов мне стало легче. Обида, извергнувшаяся наружу в виде потока слез, теперь ощущалась гораздо легче. Я высморкалась и несколько раз глубоко вздохнула, ожидая, пока дыхание придет в норму. Декан ничего не предпринимал, просто смотрел на меня. Должно быть, я выглядела смешно и отталкивающе, но стеснения почему-то не было. И незапланированная истерика не загасила моего любопытства.

– Спасибо. Но... что все это такое? – я показала на букеты. Белые, красные, розовые и желтые розы взирали на меня с укором, распространяя приторный аромат и задевая тонкие струнки в моей душе.

– Нечто крайне неуместное в данных обстоятельствах, – с сожалением сказал Верстовский. Он взял меню, раскрыл его и углубился в чтение, буравя страницы таким сосредоточенным взглядом, будто изучает литературу пятнадцатого века, а не список блюд. – Давайте просто поужинаем. Что вам взять? Роллы не предлагаю. Может, салат?..

– Нет уж, подождите, – перебила его я. – Не нужно заговаривать мне зубы! Зачем вы позвали меня в ресторан, Вениамин Эдуардович? И почему здесь все эти розы?

Декан замер, потом отложил меню.

– Хорошо. Откровенность за откровенность. Я... тоже думаю о вас, Марго. Вы разбудили во мне жажду, которая, я думал, давно угасла во мне.

Декан отвел взгляд и отпил воды из красивого хрустального бокала.

– Что значит "тоже думаю"?! – слова дались мне с трудом, так как челюсть отвалилась аж до самого стола. – Я вовсе не это имела в виду, когда говорила, что не могу забыть случившееся! Я расстроена и поражена своей глупостью...

– А я – обескуражен и восхищен вашей смелостью.

– Мне очень-очень стыдно!

– Что есть, то есть: вы потрясающе бесстыдны, Красовская! Понимаете, к чему я клоню?

– Нет... – пролепетала я, постепенно осмысливая его слова и приходя в жуткий ужас. Господи, и зачем только спросила? Нет бы, жевать салат и спать в спокойном неведении... Захотела правды, идиотка.

Скрипач заиграл тише. Он казался целиком и полностью поглощенным музыкой, но скорее всего уже развесил уши и с нетерпением ждал развязки такого животрепещущего диалога.