– Попробуй только, – пригрозил Дзета. – Мигом уволю.

– По-твоему, раз люди покупают такой реактивный…

– Как только три их колеса касаются общественной мостовой, – перебил Дзета, – наша ответственность заканчивается. Что бы ни случилось потом – их личные трудности.

Нельзя сказать, чтобы Ник с детства мечтал быть нарезчиком протектора. Рабочим, который берет лысую шину и при помощи раскаленного докрасна резака проделывает в ней новую нарезку. Режет глубже и глубже, приводя шину в надлежащий вид. Чтобы она выглядела так, словно весь протектор в порядке. Это занятие Ник унаследовал от отца, а тот, в свою очередь, научился этому от своего отца. Из поколения в поколение, от отца к сыну… Ненавидя свою работу, Ник твердо помнил одно: он превосходный нарезчик протектора и всегда им останется. Дзета был неправ: нарезка уже получилась достаточно глубокой. «Я мастер своего дела, – подумал Ник, – и сам могу решить, какой должна быть глубина канавок».

Неторопливым движением руки Дзета включил висевший у него на шее радиоприемник. Из семи-восьми динамиков, размещенных на обширном теле толстяка, загрохотала шумная, низкого пошиба музыка.

И вдруг смолкла. Последовала пауза, а затем раздался полный профессионального безразличия голос диктора:

– Пресс-секретарь комиссара Ллойда Барнса только что сделал заявление о том, что государственный преступник Эрик Кордон, приговоренный к тюремному заключению за насильственные акты в отношении граждан, переведен из Брайтфортской тюрьмы в терминальные корпуса в Лонг-Биче, что в штате Калифорния. На вопрос, означает ли это, что Кордон будет казнен, от представителя ПДР получены заверения, что такого решения пока не принималось. Однако хорошо информированные и независимые от ПДР источники открыто заявляют, что все эти события свидетельствуют о готовящейся казни Кордона, указывая, что из последних девятисот заключенных ПДР, в разное время переведенных в тюремные сооружения Лонг-Бича, без малого восемьсот были в конечном счете казнены. Вы слушали новости из…

Эрл Дзета судорожно надавил на выключатель своего нательного радио; выключив его, он изо всех сил сжал кулаки и зажмурил глаза, раскачиваясь взад-вперед.

– Скоты чертовы, – прошипел он сквозь зубы. – Они собрались его убить. – Глаза его широко раскрылись, а лицо исказила гримаса глубокой и сильной боли… Затем Дзета постепенно взял себя в руки; мучения его, казалось, смягчились. Но не ушли совсем; бочкообразное тело толстяка было все так же напряжено, когда он пристально посмотрел на Ника.

– Ты Низший Человек, – вымолвил Ник.

– Ты уже десять лет меня знаешь, – прохрипел Дзета. Достав из кармана красный носовой платок, он тщательно вытер лоб. Руки его тряслись. – Слушай, Эпплтон, – сказал толстяк, отчаянно стараясь придать своему голосу естественность. Естественность и спокойствие. Но он никак не мог унять незаметную для глаза внутреннюю дрожь. И Ник чувствовал эту дрожь, знал, что никуда она не делась – как бы объятый страхом Дзета ее ни скрывал. – Эти гады и до меня хотят добраться. Если они казнят Кордона, то потом обязательно пойдут дальше и выметут нас всех, даже мелюзгу вроде меня. И мы отправимся в лагеря – в эти вшивые и вонючие лагеря для интернированных – на Луну. Слышал про них? Вот туда-то мы и отправимся. Мы – Низшие Люди. А не «ты».

– Я слышал про эти лагеря, – сказал Ник.

– Думаешь меня выдать?

– Нет. – Ник покачал головой.

– Они все равно до меня доберутся, – с горечью проговорил Дзета. – ПДР годами составляло списки. Списки в милю длиной, даже на микрокассетах. У них и компьютеры, и филеры. Каждый может оказаться филером. Любой твой знакомый, любой, с кем ты когда-то общался. Вот что, Эпплтон. Смерть Кордона будет означать, что мы боремся не просто за политическое равенство, а за само наше физическое существование. Понимаешь, Эпплтон? Возможно, я тебе не слишком по вкусу – да, черт возьми, мы не очень-то друг с другом ладим… Но неужели ты хочешь, чтобы меня прикончили?