Тело Изяслава погрузили в ладью и спустили вниз по Десне к Киеву. Весь город вышел встречать убитого князя. По обычаю, покойника переложили на сани и повезли на княжий двор. Духовенство сопровождало похоронную процессию с пением, но, говорит летописец, всеобщий плач и вой заглушал церковные распевы. Ярополк Изяславич шел за санями со своей дружиной, причитая со слезами: «Отче, отче мой! Не без печали пожил ты на сем свете, многи напасти приемь от людей и от братья своея, ныне же погибе не от брата, но за брата своего положи главу своя!» Изяслав был погребен в церкви Успения Пресвятой Богородицы (Десятинной), в мраморном гробу.

Обстоятельства гибели Изяслава поразили современников. Смерть великого князя в междоусобной сваре, отчасти им же и спровоцированной, была истолкована в духе евангельской заповеди: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (И н., 15: 13). Изяслав удостоился от летописца (из числа учеников преподобного Феодосия) необыкновенно теплого и умильного слова – настоящего отпущения грехов: «Бе же Изяслав муж взором красен, телом велик, незлобив нравом, кривды ненавидя, любя правду, клюк [хитростей] же в нем не бе, ни льсти, но прост умом [в смысле: прямодушная, непосредственная натура], не воздая зло за зло». То, что он не отверг в несчастье брата, «показав любовь велику, якоже апостол глаголаше: утешайте печалныя», перевесило все – и предательский захват Всеслава, и зверскую расправу над киевлянами в 1069 г., списанную на самоуправство Мстислава, и безоглядный торг независимостью Русской земли при германском и папском дворах: «По истинне, аще что сотворил есть во свете сем некое согрешение, отдасться ему, занеже положи главу свою по брате своем, не желая болшия власти, ни имения хотя болше, но за братню обиду… В любви бо все совершается: любве ради сниде Бог на землю и распятся за ны грешныя, взем грехы наша… любве ради мученицы пролиаша кровь свою; любве ради и сий князь пролия кровь свою за брата своего, совершая заповедь Господню».

Пятидесятилетний Всеволод выполнил предсмертную просьбу своего отца: занял киевский стол не «насилием», а «правдою», дождавшись своей очереди по родовому счету. Долгие годы он терпеливо пребывал на вторых и третьих ролях, за спиной старших братьев, неизменно держа сторону сильнейшего. И вот, после гибели Изяслава в битве на Нежатиной ниве, Всеволод наконец «седе Кыеве на столе отца своего и брата своего, приим власть [волость, землю] русьскую всю».

Родовой порядок наследования в очередной раз выделил из княжеской семьи единственного (формально) владельца Русской земли. Но в качестве киевского князя последний из Ярославичей уже не был таким же безусловным «самовластцем», как его отец. Несмотря на гибель за прошедшие четверть века многих представителей династии, боковые линии родственников великого князя не потерпели сколько-нибудь заметной убыли. Если Ярослав в пору своего «единовластия» (1036–1034) должен был считаться с фактической независимостью одних только полоцких князей, то Всеволод вынужден был иметь дело уже с целыми гнездами племянников, сидевших по волостям или домогавшихся своего «причастия» в Русской земле. В сущности, помимо Киевского княжества, под властью Всеволода находилось лишь днепровское левобережье (включая Верхнее Поволжье), которым он управлял через своих сыновей: Владимира Мономаха, получившего Черниговскую и Смоленскую области, и малолетнего Ростислава (р. 1070/71), посаженного в Переяславле. С севера, запада и юга великокняжеские владения полукольцом охватывали земли племянников: Новгородская, находившаяся под управлением Святополка Изяславича, Волынская и Туровская, переданные Всеволодом Ярополку Изяславичу взамен Вышгорода, и заморская Тмуторокань, где обитали Олег и Роман Святославичи. Неприятная для Всеволода подробность заключалась в том, что все они – как Изяславичи, так и Святославичи – не были изгоями, поскольку их отцы правдами или неправдами побывали на киевском столе и умерли великими князьями; стало быть, отобрать у племянников волости на законных основаниях было невозможно. В этих условиях Всеволод, по обыкновению, пустил в ход свою излюбленную тактику – неторопливое выжидание и действие сообразно обстоятельствам.