Фу. Без пакета она ещё противнее.

― Отпусти меня, дева прекрасная, в море синее, ― смешным пищащим голоском вещает Булат, стискивая жабры так, что зубастый рот живёт отдельной жизнью. ― Если не вернусь, жена уйдёт к окуню. Этот старый хрыч всегда к ней свои плавники подкатывал.

Шутка забавная, но эти пустые водянистые глаза...

― Мерзость.

― Не слушай, она просто завидует, ― насмешливо поглаживают селёдину по чешуе. Или как там её, горбушу.

― Если вы настолько сблизились, забирай её с собой. Будет с кем обниматься ночью.

― Лучше с тобой.

― Мечтать не вредно, ― срываю со спинки стула многострадальную футболку, торжественно нахлобучив ту на белобрысую шевелюру. ― Свободен.

― Э, нет. Забыла? Мне ещё ужин готовить.

― Не обязательно же прямо сегодня.

― Ничего не знаю, я уже настроился, ― рыбу деловито бросают в мойку, а руки споласкивают. Растерянно наблюдаю за тем, как футболку расстилают на широком подоконнике и кладут на неё котёнка, всё это время так и висевшего на плече. Почти сразу изумлённо ойкаю, когда меня, оторвав от земли, усаживают там же, рядышком. ― Ответственное задание: следи за мелочью, чтоб не шмякнулась. У неё хоть и девять жизней, но косточки пока хлипкие.

Эээ...

Не, ну норм вообще? Он сам себя назначил главным или что? Хозяйничает, блин, как у себя дома. Во все ящики нос суёт, прежде чем сковородку находит. И ножи ему мои не понравились, видите ли. Слышу, как бурчит, что такими не резать, а только тесто месить можно.

Подобрав ноги, усаживаюсь в позе лотоса и кладу вертлявого котика в образовавшееся "гнездо". Для надёжности. Так и сидим, молча наблюдая за процессом и размышляя.

Почему, скажите, почему я всё это терплю?

Впрочем, ответ на поверхности: потому что нравится.

Нет, не он, а его наглость. То, как он себя подаёт.

Это подкупает.

И готовить Булат явно умеет. Так лихо справляется: рыбину очистил, распотрошил, нарезал на идеально ровные кусочки. Заперчил, засолил.

― Где мука?

― Месяца четыре назад была где-то там, ― неопределённо тычу пальцем, за что зарабатываю укоряюще вздёрнутые брови. ― Что? Мы как блины пытались готовить, так к ней и не прикасались больше.

― И как блины, получились?

― Не совсем. Пришлось ляпать оладьи, ― напрягаюсь, задерживая дыхание, когда Калинин оказывается рядом, накрывая шлейфом своего парфюма. Терпкого и отдающего чем-то кофейным.

Ой.

― Расслабься, ― ехидно вертят пиалой с нарезанным лимоном, что лежала секундой ранее буквально под моим боком.

Ёлы-палы. Так заметно?

― Никто и не напрягался.

― Оно и заметно. Так в стекло вжалась, что вот-вот выдавишь его.

― Потому что не люблю, когда посягают на моё личное пространство.

Зря сказала.

― Как? ― склоняясь, шепчут мне на ухо, обдавая кожу горячим дыханием. ― Вот так?

Ох, что-то в горле пересохло.

― Именно.

― Ещё скажи, неприятно.

― Некомфортно, ― непроизвольно прижимаю к себе пищащего котейку, будто он может помочь.

― Но любопытно? Хоть самую малость? ― его губы настолько близко, что не могу не смотреть на них.

Опасно, очень опасно. Не надо нам такого.

― Иди уже жарь рыбину.

― Не беспокойся. Отжарим по всем правилам. И не только её...

Тьфу, блин. Опять он за своё!

Зато как отрезвляет. Прям на раз-два.

― Облом, Калинин, ― сердито отпихиваю его. ― Только горбушка тебе и светит.

― Ещё увидим, ― усмехаются в ответ, возвращаясь к готовке. ― Не забывай, ты торчишь мне свидание.

― С какой это радости?

― Компенсация за помятый бампер. Забыла?

― А ты забыл условие? Пока кактус не зацветёт, можешь даже не подходить.

― Пф-ф, делов-то. Решим вопрос.

***

Решил.