…Я проснулась в уютной норке из вороха одеял и несколько секунд лежала, бессмысленно хлопая глазами. Свет пробивался через шерстяной плед в клетку, и перед моими глазами роились пылинки. Вспомнила, содрогнулась. Я жива? И не надкушена? Руки-ноги на месте?

Тварь лежала возле печи, пузом кверху. В животе у нее переливался жёлтый звездчатый свет. Нежить покосилась на меня одним глазом, шевельнула костяным хвостом – хорошо хоть не завиляла, этого моя надломленная психика могла бы и не выдержать.

— Кхе-кхе, — прокашлялась я. — Союзники?

Тварь ответила неопределенно, но без агрессии. Типа "поживём – увидим". Образы, посылаемые нежитью, обрели бо́льшую четкость. Судя по всему, возвращаться «домой» Петенька пока не собирался. Пока я обходила этаж, закутавшись в просохший, но все еще вонючий плед, навья валялась у печи.

— Только не воображай, что я теперь твоя хозяйка! — крикнула я, заглядывая в шкафчики. Пустые, разумеется, я никогда не привозила сюда ничего съестного, а старые запасы съели мыши. — Хозяевам положено кормить домашних любимцев, а мне самой есть нечего!

Нежить фыркнула и почесалась спиной о полено.

Рой ушел. В окна маяка вливался солнечный свет, он же играл радугами в полосе дождя там, где к бухте подходил клин Проклятого квартала. И снег – повсюду лежал снег. Им полностью засыпало бетонные кубы волнореза. Чудненько. Я отрезана от мира. А живот уже начинает выводить голодные рулады.

Попыталась вспомнить, не завалялось ли чего съестного в брошенном на холме чемодане. А в сумочке? Я бы и пакетику со сладкой кукурузой из нашего офиса была бы рада. Мне наш кофе-автомат в коридоре вечно выдавал какую-то дрянь на сдачу: то семечки, то ментоловые конфетки. Вот бы его сейчас сюда, на маяк.

И куда делось мое зеркальце? Если я выронила устройство в снег, ему конец. Безруков говорил, живые экраны плохо переносят холод. Еще веселее: я отрезана от мира без связи с оным. До деревни не добраться: со стороны Солнечного – сугробы, со стороны Дождливого – глыбы льда. Перевал засыпан, там часто сходят лавины. Ледяной коркой покрыта река Кудрявка. Можно попытаться дойти по ней до человеческого жилья, но это, разумеется, очень опасно: река нетороплива, но глубока. Ну нет, пережив Рой, умирать от голода я не собираюсь.

Пока я делала раскопки в сарае (нашла мешок сморщенной репы и ящик с проросшей картошкой в песке), нежить куда-то исчезла.

Я осторожно вышла на берег и, прищурившись, посмотрела в небо. Чайки, где вы? Чайки ловят рыбу. Я ем рыбу, я даже ОЧЕНЬ ем рыбу. Я сейчас все ем. Небо было чистым. Ни облачка, ни птички, парящей в высоте.

Что-то плеснуло в волнах, между неспокойными барашками мелькнула желтая спина. Свечение ушло на глубину. Я напряженно ждала. Нежить пулей вылетела на берег, держа в зубах огромную рыбину. Отряхнулась, окатив меня солеными брызгами, гордо положила добычу у моих ног.

— Хороший мальчик, — ласково сказала я.

… В первый день мы ели рыбу (вернее, я ела – нежить утоляла голод прямо в воде и потом лениво клянчила у меня кусочки рыбного жаркого со сладковатой, подмороженной картошкой). На второй день Петенька принес мне дохлую курицу, посиневшую жертву Роя. Бульон с печеной репой вприкуску показался мне райским угощением. На третий день…

На третий день Петенька притащил утопленника. И не бросил его на берегу, а за штанину заволок внутрь маяка. Мне поплохело, когда я увидела, кого навья выловила нам на ужин. Нежить стояла над трупом и довольно скалилась, ожидая похвалы. Но хвалить мне ее не хотелось. Только покойников мне не хватало для полного счастья.