— Иди там посмотри, не заметишь ещё что? И говори только мне, не Главной храмовнице, ни тем более её прислужницам-кошкам!

Снова кивнула и вернулась к работе, пряча усмешку. Я знаю, что мой Дар несёт не только благо, но и проклятие, как Дар любой ведьмы. Наконец, я могу принять его, впустить в душу, не боясь запачкаться, потому что то, что гуляет по крови уже имеет печать Тьмы.

Чувствовала же, что придёт день, когда я полностью стану той, кого так опасалась моя мать, едва взглянув в лицо первенца. Мало того, девочка, так ещё и ведьма, как её сумасшедшая прабабка!

Сейчас я не стану об этом думать. «Я тоже подчиняюсь року», — говорил камень, принесённый в подарок от малознакомого мужчины. Я отправила изумруд назад, но он вернулся ко мне с припиской: «Он теперь слушается и разговаривает только с вами, моя принцесса».

И неожиданно для себя обрадовалась. Камни манили меня, а древние драгоценности могли усилить Дар, что они и сделали.

— Я должна поработать с самыми редкими и изысканными камнями, в этом зале есть такие, я чувствую. Вдруг среди них тоже затесались стекляшки? — я говорила ровно, но под конец сдалась и сделала упор на последнем слове.

Казначей нахмурился, но стоило упомянуть, что обвинят его, а мне, особе королевской крови, пусть и порченной, всё сойдёт с рук, он поник и согласился.

Не знаю, о чём договорился с королевой-матерью, та не позвала меня к себе, не сделала этого и Главная храмовница, но я добилась своей цели. Равно как и того, что отныне я имела право выходить в город раз в неделю, чем обычно пользовалась в обществе Берты, потому как одной знатной даме ходить неприлично, даже если всю дорогу путешествуешь в карете.

Каждое воскресенье после утренней молитвы в Храме Двуликого я отправлялась навестить родителей, потому что больше идти было некуда. Предприняла как-то безрассудную прогулку по проспекту Верного стража, но везде и всюду, даже надвинув шляпку на глаза и загородившись летним зонтиком от дурных глаз, я чувствовала неотступный взгляд.

Иногда я видела его в толпе, человека, мужчину, с которым едва была знакома, он делал вид, что не узнавал меня. Тогда вопреки предостережением Берты я переходила на другую сторону моста, чтобы спросить: «Зачем вы преследуете меня?» Однако было уже поздно: милорд Рикон исчезал среди гуляющих людей, с которыми приходилось раскланиваться и обмениваться любезностями.

Столица — огромный мир, в котором нельзя уединиться, если ты достаточно богата и знатна.

Так было раза два, и на третий я не решилась испытывать судьбу. Пугало то, что я уже ожидала увидеть в толпе этого человека и была бы расстроена, если бы он не появился.

Что мне за дело до жениха Оливии Лаветт, выписавшей его из провинции, чтобы наконец выйти замуж хоть за кого-нибудь? Все знали, что она не совсем здорова, и дело вовсе не в телесной немочи.

Первым летним днём я отправилась в родной дом. Возвращалась, словно восстала из могилы, и теперь не была уверена в том, что мне будут рады.

Мама ахнула и кинулась звать сестёр, те стайкой испуганных институток высыпали в гостиную и таращились на меня во все глаза.

— Ты пока ещё нехороша, но никто не посмеет винить тебя в этом! — мама оглядывала меня с ног до головы, и в её кротких глазах гнездился страх: а что если так останется навсегда?

— Я родилась такой, если помнишь, — холодно ответствовала я, снимая кружевные перчатки. Да, моя кожа посмуглела, что совсем не вязалось в глазах окружающих с благородным происхождением, и я знала, что маме будет неприятно видеть меня в истинном обличье.