Тут мой спутник замолчал и знаком показал, что не может больше говорить без задыха. Я оставил его в покое. Если этот не хочет сказать правду, то я найду способ узнать её от другого. Или от другой.

4

Ниара

Уже на следующей неделе после разговора с королевой-матерью, за мной прибыл закрытый экипаж, должный доставить новую послушницу сокровищницы Двуликого к месту её службы.

Мать всплеснула руками и заплакала, пристойно, как и полагалось леди из высшего общества. Думаю, она притворялась, потому как все уже знали, что я добилась своего.

Отец на это только удивлённо приподнял брови и пристально посмотрел, но ни о чём не спросил. Я поняла его и без того: он был недоволен, что я снова проявила себя как ведьма. Имея порченую кровь в своих жилах, отец как бы извинялся, что передал этот проклятый дар мне, хотя у него он не проявлялся вовсе.

— Если тебе будет плохо, напиши, и я заберу тебя, — подал он мне на прощанье руку, которую я пожала условленным между нами знаком.

— И посадишь под замок в королевской спальне, пока не пройдёт время траура, — напомнила мать, обращаясь больше ко мне, чем к супругу. — Пусть служит Богам, это благое дело. И печаль скорее пройдёт, а уж после мы подберём тебе жениха.

Я была готова тут же сесть в экипаж и уехать подальше. Хватит с меня женихов!

— Я не желаю становиться невестой ещё раз, — отрезала я на прощанье, когда закончила обниматься с сёстрами, почему-то плачущими по-настоящему, словно провожали меня в могилу. Для них служение Богам означало принятие обета целомудрия, а для каждой девы, взращённой в духе «сначала мой господин — отец, потом муж», это почти погибель.

Но не для меня.

Наконец, в сопровождении верной Берты, которая должна будет следить за моими надобностями вне храма, мы укатили восвояси.

— И где же нас поселят? Будет ли там горячая вода, или придётся умываться холодной? — причитала она, пока я сидела, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза.

Накануне ночью мне снова приснился кошмар. Я горела в огне, но не чувствовала боли, скорее даже было любопытно, отчего так, и что ждёт дальше. И я слышала голос в тумане, который повторял моё имя, голос то приближался, то удалялся, а я дрожала как в лихорадке, боясь, как бы меня ни обнаружили. Лучше сгореть дотла раньше, чем мужчина найдёт меня и уничтожит.

Он погрузит руки в мой прах, будет смеяться и потом развеет его по ветру с проклятием на устах. И я буду рада, что не встретилась с ним лицом к лицу, не узнала того, что было бы, сложись всё иначе.

Под утро сны приняли иной характер. Я сгорела, но не исчезла, а превратилась с большой рубин, который мужчина поднял и унёс в свою сокровищницу, спрятав в одном из сундуков. Я билась внутри камня, сдирая руки в кровь, но понимала, что заточена здесь навеки. И боялась даже кричать, потому что страшнее заточения в камне только одно: если мой страж вернётся и обнаружит меня внутри рубина!

— Я буду рядом, госпожа, — Берта приняла мою молчаливость за волнение. — Найду, где и чаю согреть, и воды для купели. Вы всё-таки королевских кровей, обидеть вас не посмеют. Год пролетит быстро, вот увидите!

— Я сама выбрала такую судьбу и ни о чём не жалею, — пробормотала я, чувствуя, как снова проваливаюсь в сон. Я пыталась бороться с ним: вдруг закрою глаза и увижу кошмар, но усталость и напряжение последних дней начали брать верх, когда экипаж остановился, чтобы в следующий момент въехать в ворота, за которыми был сад. И в центре него — сокровищница Двуликого, упирающаяся шпилем в небеса.

Берта ахнула, глядя на неё, и начала возносить хвалы Богам на улице, что с нею почти не случалось. Да, мы находились в огороженном саду, на ветках кустарников уже наклёвывались почки, а земля выпустила из недр первую зелёную поросль, в такое время в древности люди молились земле, прося родить её как можно больше благ, но сейчас приносить благодарности вне алтарей считалось данью суевериям и порицалось церковью.