Так. Ладно. Если я продолжу об этом думать — начну рыдать прямо в такси, а это позор. Прикрываю глаза, подставляю лицо под ветер из открытого окна и стараюсь прожить эти минуты до дома без мыслей.

С горем пополам выходит.

Когда я поднимаюсь в квартиру, папа еще не спит. Он посмеивается сам с собой на кухне, морщит нос, а потом активно нажимает на экран — переписывается. Понятно. Снова ему «не-моя-это-подружка!» пишет. Закатываю глаза и кладу сумочку на столик, а потом снимаю каблуки.

Даже не замечает! Не его это подружка, а то как же…

- Кхм, кхм.

Папа вздрагивает всем телом и смотрит на меня широко распахнутыми глазами, как будто вор, пойманный на горячем. Я это итожу улыбкой.

- Передай «не-твоей-подружке», что варенье малиновое у нее просто супер.

- Я ни с кем не…

- Я в душ.

Оставляю ему смешок и поворачиваю к ванне, а в спину летит:

- А ты чего вообще вернулась то?! Еще даже часа ночи нет!

- Голова разболелась.

И сердце.

Да. Чертово сердце, которое обливается кровью, пока я стараюсь смыть фантомную боль давно отрезанных поцелуев.

Только не плачь. Только не сейчас. Только не сейчас!!!

Потому что я стараюсь не падать на дно душевных переживаний рядом с сыном.

К нему я пробираюсь тихо и на полупальчиках, чтобы не разбудить. Малыш спит крепко, но чутко, а я не хочу его волновать. Глажу темные, мягкие волосики и улыбаюсь.

- Ты — единственная причина, почему я жива, - шепчу ему нежно, - Единственная причина, почему это было нужно. Мой мальчик, мой маленький котенок.

Я назвала его Константином в честь папы, но ласково всегда зову котенком. Или котиком. А еще у него нет поганого отчества — мое: Константин Константинович Крупский. Без Довода. И я, клянусь, все сделаю, чтобы так и было!

2. Глава 1. Укусила и в кусты

там,

где ты

касалась

меня

руками,

до сих пор

разряды

идут

по коже.

что может быть

дороже

и слаще

памяти?

и что может быть

тяжелей

ее же?

Вот теперь я могу начать ковырять себя ложками.

Когда оказываюсь в своей постели и смотрю в потолок, детально вспоминаю все те мгновения, за которые успела снова его полюбить и возненавидеть.

Потом вопрос, который мучает меня все эти годы, возникает сам собой…

За что он так со мной?...

Я часто спрашиваю об этом: себя, силы всевышние, да кого угодно.

Просто…за что? Ты ведь все знал, ты все знал! Даже если притворялся, ты же видел…что я то нет. Почему…как…как можно быть таким жестоким? Не отпустить меня тогда, зимой, подарить столько счастливых воспоминаний, говорить столько слов, давать обещания, а потом просто разом все выкинуть на помойку? Меня на части разбить? Разве я этого заслуживала?

Я же ничего не сделала. Никому, ничего не сказала. Его имя знает только папа, я даже Нике не смогла признаться, с кем закрутила роман. Все, что она знает — он был женат, а я дура. Просто дура! Которая умудрилась еще и забеременеть…

Конечно, она мне этого не сказала. Когда я с Никой все-таки поделилась, она сразу приехала в Питер и долго лежала со мной в обнимку. Молчала. Только по волосам гладила, а еще иногда по уже округлившемуся животу. Именно Ника помогла нам с папой и дальше. Точнее ее отец. Он устроил моего на отличную работу, а потом мы переехали из Красного села, чтобы навсегда закрыть эту часть нашей жизни.

Вообще, нам, конечно, пришлось переехать. Инна не оставляла попыток прорваться обратно, и это плохо сказывалось на мне. Я нервничала, переживала, мне даже в больницу на сохранение пришлось лечь! Мало того, что у меня своя, личная драма, так еще и эту переживать? Сложно было.

Так мы оказались на проспекте Славы в крутой, трехкомнатной квартире. Район выбирали долго. Папа ко мне в больницу каждый день приходил, и мы все смотрели-смотрели-смотрели фотографии, пока не наткнулись на эти шикарные, квадратные метры. Здесь и магазины близко, и парков много! Цена только кусалась, конечно: дом то новый, шикарный, с консьержкой и контингентом «выше среднего»! Это удручало.