Помню, уже секретарем обкома был я в Москве на каком-то общесоюзном мероприятии. Наша кузбасская делегация, как было тогда заведено, пригласила москвичей-земляков на выпивку в гостиницу «Россия». Где-то в разгаре застолья вышли мы с Георгием Адамовичем на антресоли ресторана. Стояли, разговаривали. И вдруг он заплакал. Это не были слезы пьяного человека. Никогда не помню его, оптимиста до мозга костей, таким убитым. Жизнь прошла. Прошла зря. Родина, Кузбасс, надежды, желания, настоящая работа где-то далеко… Здесь пусто. Свежие мысли никому не нужны. Все катится само собой. Вот и меня втянул он в эту колесницу. Рад, что я стал секретарем обкома. Но боится за меня. Не очерствей, не зазнавайся, тебе будет трудно, но всегда будь самим собой. И меня помни, говорил Георгий Адамович. Как мог, успокаивал его. Я тогда не знал, что он был уже тяжело болен. Вскоре он умер.

Узнали об этом в Кузбассе в Ноябрьские праздники. Мне поручили возглавить делегацию обкома на похороны. Хоронил ЦК. Церемония затягивалась. Ждали секретаря ЦК Капитонова. Но он не явился. Он не виноват, поскольку в этот день умер генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев. В партии, в стране начинался новый период. Георгий Адамович совсем немного до него не дожил.

Речь на митинге я сказал, отбросив официальный текст, не как глава обкомовской делегации, а как человек человеку, как последнее прости ушедшему другу.

Над кладбищенскими деревьями, над крышами Москвы, казалось, над всей землей шел тихий, крупными хлопьями первый осенний снег. Была середина дня 10 ноября 1982 года.

12 ноября 1982 года генеральным секретарем Центрального Комитета КПСС пленум единогласно избрал товарища Андропова Юрия Владимировича.

На первый взгляд ничего не изменилось. Вчера по любому поводу руководствовались указаниями ЦК КПСС, генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР т. Брежнева Л.И., сегодня в полной мере одобряли положения и выводы, изложенные в речи генерального секретаря ЦК КПСС т. Андропова Ю.В. Но на самом деле очень быстро стало заметно, что-то произошло. Да, действительно, как будто бы ничего: не меняется, но в воздухе витает нечто новое… Все становится строже, серьезнее. Работа пошла более энергично. Стали поговаривать о необходимости очищения от явлений и кадров, чуждых официальной коммунистической морали. От излишеств, привилегий, нескромности, очковтирательства. На орготдел ЦК пришел Е.К. Лигачев, аскет и фанатик марксизма, готовить смену старым, застоявшимся кадрам. На этой волне и я попал в ЦК инспектором, как в свое время Г.А. Навасардянц.

Конечно, это были не те инспекторы ЦК, что при Сталине. Жизнь была несравненно более мягкой. Но приезд инспектора в область тоже событие не очень радостное для местных товарищей. Помню первое поручение, которое мне дал Лигачев. Проверить поступившую в ЦК жалобу на первого секретаря Калужской области покойного ныне А.А. Кондренкова, якобы допустившего нескромность в дачном обустройстве областного начальства. Я хоть и моложе был Кондренкова лет на двадцать и старался быть предельно доброжелательным и корректным, волнение его ощущал очень определенно. Нескромности и излишеств, как ни старался, не нашел. Жалкие дачные домишки не шли ни в какое сравнение с привычной для меня солидностью обустройства кузбасского начальства. ЦК КПСС я доложил о другом. О серьезных недостатках в массовом дачном строительстве для москвичей. Людям отводились заболоченные участки, под линиями электропередачи, на бездорожье, хотя приличной земли было более чем достаточно.