Рассказы эти не только не утомляли ее, они возвращали ее к жизни. Она стала быстро поправляться, живительное общение с ними подгоняло ее, ибо она обрела в этих двух женщинах людей, говоривших с ней на одном языке.

Ослабленная и потому занятая исключительно настоящим, она чувствовала себя такой же заинтригованной перипетиями истории и охваченной нетерпением узнать ее продолжение, как в те далекие времена, когда, забыв обо всем, слушала рассказы кормилицы Фантины в старом замке Монтелу.

Любовь ко всему тому, что открывает нам мир, – одно из очарований детства. Анжелика слушала салемских «квакерш-колдуний», и это чувство, проходящее со временем, снова охватило ее, живучее, искреннее, непосредственное, жадное.

Иногда ее удивляло, что она так хорошо понимает их английский язык, довольно беглый и изобилующий трудными словами, а также незнакомыми ей местными выражениями. Язык к тому же весьма отточенный, так как обе получили хорошее разностороннее образование, поскольку в религиозных сектах, вышедших из Реформации, женскому воспитанию уделялось особое внимание: в соответствии с первоначальными установлениями женщины были вправе наравне с мужчинами и проповедовать новую веру, и принимать участие в отправлении культа.

Установление это было неоднозначным и вызывало неутихающие споры.

Послания святого Павла, в которых проглядывало его библейское женоненавистничество, – уж не был ли он до своего обращения членом секты фарисеев? – сильно мешали пресвитерианцам и конгрегационалистам, вышедшим из кальвинизма, решить этот вопрос.

На данный момент одно из серьезнейших возражений, выдвигавшихся против квакеров, сводилось именно к тому, что женщинам позволялось во время службы участвовать в таинстве Святого причастия.

Итак, Анжелика имела дело с двумя умными и образованными женщинами, которые прекрасно изъяснялись, вели себя со знанием дела, были решительными, милосердными, веселыми и доброжелательными, хотя и могли постоять за себя. Их экзальтация – или то, что она определила для себя как таковую, когда только-только познакомилась с ними, – служила им необходимым средством самозащиты.

Чтобы оставаться теми, кем они являлись по своей сути, объектом скандалов, но в то же время уверенными в своем исконном праве на жизнь, им приходилось постоянно утверждать это право или по крайней мере напоминать о нем в полный голос и при любой возможности, особенно тогда, когда обыватели, на какое-то время усмиренные, успокоенные и как бы очарованные их «чудесами», снова выходили из себя и старались наставить их на путь истинный, но не на стезю общепринятой добродетели, так как делать это было уже поздно; нет, то были сумрачные дебри колдовства и распутства, откуда их следовало извлечь исключительно для того, чтобы осудить и повесить.

И вот организовывались шествия. От судей и регентов требовали, чтобы они развернули свои свитки, надели судейские шапочки, после чего все с воплями устремлялись к хижине на краю леса. Кто-то из особо нетерпимых готовил веревки, другие – охапки хвороста и факелы. Такие рвались первыми поднести огонь к соломенной крыше этой дьявольской хижины, но все резко останавливались перед выложенным из камней кругом. Ибо люди страшились того, что увидят на пороге двух женщин, таких красивых, которые жестом попросят их разойтись по домам. Но еще больше они страшились, что не увидят их, ибо, дабы избежать возмездия, силою колдовства те вылетят через трубу.

– Им удалось приговорить нас к ношению на груди буквы А, первой буквы слова «адюльтер».