Рай всегда на земле. Как, впрочем, и ад. Рай – это счастье на земле, это секрет, полученный от бесконечного счастья. Глядя на этих столь прекрасных существ у ее изголовья, прижавшихся друг к другу так, что их белокурые волосы переплетались в общем порыве, сближавшем их усталые головы, она поняла, что ей было ниспослано откровение, ничтожная часть того, что, казалось, приоткрылось ей, возносившейся к вечному свету.
В этот миг небесные посланцы взглянули друг на друга. Свет, лучившийся из их ясных глаз, выражал ослепительную радость, и по их тонким и таким близким очертаниям, вырисовывавшимся в золотом свете горящей лампы, она поняла, что их губы, не ведающие проклятия телесности, часто сближаются.
Буква А на их груди, багряная буква, сверкала и разрасталась до огромных размеров, образуя красное, фосфоресцирующее слово – «амур».
«Так вот оно, – сказала она себе, – это новое знамение. Я его не поняла сразу. Амур. Любовь».
Ослепившая ее правда, до этого мгновения искаженная, неполная, непризнанная, властно заявляла о себе, запечатлевалась в огненных буквах:
– Она пробудилась!
– Она пришла в себя!
Ангелы по-прежнему перешептывались по-английски.
– Моя возлюбленная сестра, узнаешь ли ты нас?
Ее удивило это обращение на «ты», к которому, как ей говорили, прибегали на английском, лишь обращаясь к Богу.
Они склонялись над ней, и ее пальцы ощущали шелковистость их длинных волос.
Значит, они действительно существовали. Следовательно, с их помощью она стала хранительницей великой тайны.
Они обменялись ликующим взглядом.
– Она возрождается к жизни!
– Надо позвать Черного Человека.
Опять Черный Человек! Неужели ей снова предстоит погрузиться в этот глубокий бред? Анжелика устала бредить, устала от бесконечных видений.
Она впала в успокаивающий сон, как вверяются материнским объятиям.
На сей раз она знала, что погружается в сон благодетельный, настоящий человеческий сон, глубокий и живительный.
От грохота повозки у нее раскалывалась голова. Надо было остановить этих лошадей, которые тянули за окном тяжелые двухколесные тележки. Она спала слишком много, слишком сладко, слишком долго.
– Надо ее разбудить.
– Просыпайтесь, любовь моя…
– Просыпайся, малышка! Пустыня осталась далеко. Мы в Салеме.
Какие-то голоса звали ее, тревожили и повторяли: «Салем, Салем, Салем. Мы в Салеме, в Новой Англии. Просыпайтесь!»
Она не хотела противиться, не хотела разочаровываться. Она открыла глаза и содрогнулась, ибо, как только ее взгляд привык к слепящей яркости жгучего солнца, она увидела сначала негритенка в тюрбане, размахивающего опахалом, а затем заросшее светлой бородой лицо какого-то великана; это был Колен Патюрель, король рабов Мекнеса в королевстве Марокко.
Колен! Колен Патюрель!
Она так вперилась в него взглядом, боясь снова оказаться во власти галлюцинаций, что Жоффрей де Пейрак тихо сказал:
– Душа моя, вы не помните, что Колен приехал к нам в Америку и теперь он губернатор Голдсборо?
Он стоял с другой стороны постели, и она, узнав дорогие ей черты, полностью успокоилась. Она машинально подняла руки, чтобы поправить свое наспех повязанное кружевное жабо.
Он улыбнулся.
Теперь она и вправду хотела очутиться в Салеме. Здесь царил мир на земле людей доброй воли. Они наполняли комнату. В ярком солнечном свете – погода стояла в этот день прекрасная – она различила, помимо негритенка, две остроконечные пуританские шляпы, индейца с длинными косичками, обворожительную маленькую индианку, французского солдата в голубом рединготе, Адемара и множество женщин в голубых, черных, коричневых юбках, белых воротничках и чепчиках. Среди них находились три или четыре совсем юные девушки, сидящие у окна за работой; они шили, шили так, словно от их прилежания зависело, попадут они или нет на бал к прекрасному принцу.