Вот что его злило, так это одежда. Одели в настоящие лохмотья. Это, видите ли, тюремная одежда. На смертников они правила развели. А в камере грязь, как в конюшне, умывальник с зеленой водой… Гэбриэл чувствовал себя пещерным жителем, которого зачем-то извлекли на свет.

Волосы отросли и падали на глаза. Пришлось, несколько раз тряхнуть головой, чтобы откинуть их и осмотреться. Впереди была видна виселица.

— Парни, а может, на набережную сходим, море поглядим? — Гэбриэл замедлил шаг. — Ну что по такой жаре на площади делать?

— Иди! — стражник, идущий сзади, беспардонно ткнул его в спину латной перчаткой, не оценив шутку про жару. Капли мелкого дождя оседали на лице.

— Эй! — возмутился Гэбриэл. — Можно и поаккуратнее?

Стражники переглянулись, ухмыляясь. Все шестеро. Шестеро… Не многовато ли? Можно подумать, если бы он решил проложить себе дорогу по трупам, имело бы значение, шестеро его охраняют или шестьдесят.

— Да убери же ты руки! — Он дернул плечом, скидывая со своего плеча лапищу стражника.

— Скоро тебя успокоят, — пробубнил тот.

У стражников был такой победоносный вид, словно они гуся выиграли на ярмарке: глаза блестят, так и жаждут крови. Но одно дело — не иметь возможности сбежать из хорошо охраняемой камеры, и совсем другое — удрать от шести стражей и палача. Главное: отойти подальше от тюрьмы, сверху до низу кишащей хорошо подготовленными стражниками.

В принципе, Гэбриэл мог сбежать в любой момент за эти долгие четыре месяца заключения. Но в Алаиде была действительно вышколенная стража, с усердием несущая караул. Провести их и унести ноги не получилось бы ни за что. Из тюрьмы можно было сбежать одним единственным способом — перебить всех, кто окажется на пути. Вся проблема в том, что Гэбриэл не хотел убивать.

Он с облегчением расправил плечи — теперь, на людной улице, ему не составит труда скрыться, никого не лишив жизни.

Что ж, во всем нужно искать плюсы: месяцы в алаидской тюрьме — это бесценный опыт.

Виселица была уже близко. Может, Алаида и сильное, развитое государство, но казнить здесь определенно не умели. Вешали его как-то в Беонтии, так там не виселица была, а произведение искусства — ровная, высокая, покрытая лаком, с национальными рисунками ручной работы…

— А чего не покрасили? — Гэбриэл не удержался и высказался по поводу виселицы. — Какая серая! Я отказываюсь вешаться на такой уродливой штуковине!

— Иди! — его снова толкнули, на этот раз в бок.

Иди. Легко сказать, вот их бы так вешали. Иди… Так бы он и шел, если бы действительно думал, что его вот-вот прикончат.

«Черт, а виселица, и вправду, уродливая…»

— Стой! — Вдруг остановился впереди идущий стражник. — Обыскать его, чтобы ничего не выкинул, когда снимем цепи.

— Да что вы, — ухмыльнулся Гэбриэл, — вешайте в цепях.

— Не положено, — пробасил стражник.

— Какое благородство… — Гэбриэл скорчил гримасу. В Алаиде вообще милый народец. Ишь, как крови жаждут! Аж глаза горят… — Эй! — Его опять чем-то ткнули. — Полегче!

— Ноги расставь! — прорычал стражник. Он был ужасно недоволен. Видимо, раньше ему попадались молчаливые жертвы.

Обыск был недолгим, но весьма плодотворным.

— Вот это да! — ахнул один из конвоя, глядя на предметы, которые выудили из одежды Гэбриэла. — Он же четыре месяца просидел в камере, а все вещи конфисковали. Где он это раздобыл?

— Если голова и руки работают вместе, это просто, — презрительно бросил пленник.

Конечно, Гэбриэл знал, что его обыщут и все отнимут, но просидеть столько дней и ночей в камере без дела он просто не мог. А потому из матраца была сделана веревка, ложка заточена на манер ножа, а еще было множество гвоздей, извлеченных из двери, превратившихся в крючки различной формы. Да и занимался Гэбриэл этим не только со скуки: вот нашли стражи кучу бесполезных вещей и решили, что раз у арестованного ничего не осталось, он и бежать не попытается. Все-таки слишком долгое чувство собственного всесилия действует отупляюще.