— У меня-то с чего? — Михаила передёрнуло.

— Не меня этой ночью отлюбил борец в тяжёлом весе, — всё-таки не удержался он от комментария.

— Жаль, может, подобрел бы, — пожала плечами Альбина.

— То-то я смотрю, Коулс раздобрился, метёлку креативную прислал! — продолжал давить Михаил, глупо и мелочно, но остановиться не мог.

Его буквально трясло от злости и ревности. А это была именно ревность, неожиданная, внезапная, оглушающая!

— Может и метёлка, — вспыхнула Альбина. — Зато Стиви ухаживает!

— А я что, по-твоему, делаю? — буквально проорал Михаил, сам от себя находясь в шоке.

Прямо сейчас он бы с радостью не кричал, а молча вытряс душу из этой девицы легкого поведения!

— Ты? Да ничего ты не делаешь! Орёшь, как бизон, слюнями брызгаешь, а женщине нужен поступок. Хоть вот, букет! —воскликнула Поплавская.

— По-твоему, это букет? — уставился на блондинку Михаил.

Может, он всё же не протрезвел? Или это близость алебастровой кожи и почти невидимых веснушек так действует? Духи? Близость? Признание собственного идиотизма? И главное, что делать с этим пониманием?

Да, он злится, как леший, которому наступили на лапу, его буквально разрывает на миллиард частиц, ещё пара минут, и из ушей польётся удобрение, но эта ненормальная точно не нужна ему. Противопоказана! Он же не враг себе!

— Это. Букет, — пришпилила Альбина и вышла, традиционно хлопнув дверью.

Хорошо, что в приёмной не было Ольги, не будет стыдно, когда Михаил избавится от наваждения по имени Поплавская Альбина.

Ирландский паб манил добродушным светом в окнах. Михаил думал не слишком долго перед тем, как зайти в полутёмное помещение. Обложенные кирпичом стены были украшены стилизованными фотографиями и картинами, бармен оказался разговорчивым и доброжелательным, а официантки приветливыми. Михаил даже сытно закусывал и игнорировал виски, но к полуночи карета превратилась в тыкву, а Михаил в пьяное нечто. Или ничто.

С трудом передвигая ноги, он поплёлся домой, ведя мысленный диалог сначала с матерью, а потом с Альбиной. Беляночкой. Новоявленной родственницей, классным специалистом, сногсшибательной, безумной, безрассудной, ненормальной женщиной. Его женщиной.

Круглосуточный магазин цветов встретил огнями, ёлками всех размеров и цветов, разнообразием флоры всевозможных оттенков и сортов. Михаил решительно ткнул в розы средней длины, кремового цвета, они напомнили ему Альбину. Лично выбрав самые свежие и крепкие бутоны, едва ли не на вес, ориентируясь на то, сколько поместится в руке, Михаил вышел на улицу, под летящие хлопья сырого снега. Теперь он знал, куда направляется. Зачем — не знал.

Знакомый двор встретил редкими горящими окнами, Михаил потоптался под аркой, ожидая, когда кто-нибудь пройдёт в парадную, так и не дождался. Позвонил по знакомому номеру, без толку, не ответила. И нашёл гениальный выход, увидев свет на заветной кухне.

Михаил, как в старом добром фильме, видел цель, верил в себя и не замечал препятствий. Только пьяный мозг мог додуматься добраться к окнам кухни Ивановой по строительным лесам, в темноте, с букетом наперевес, покачиваясь от принятого на грудь ирландского пива.

Сколько раз Михаил чуть не сорвался, предпочёл не думать. Потом стоял на уровне окна и смотрел через стекло и шторы на кухню, напевая давно забытое «Свет в твоём окне», пока не замёрз окончательно, и не пришлось стучать, а потом и скрестись в окно.

Северо-западный ветер пронизывал даже во дворе-колодце, минусовая температура не щадила, а мокрый снег падал за шиворот и на непокрытую голову. Кажется, Михаил отрезвел, или ему так казалось. Единственное, что не чудилось Михаилу, а было явью — это стук собственных зубов от холода и сырости.