– Что сказал док?

– Большой сюрприз – у меня депрессия.

– Ты злишься на Блейка?

– Прошлой ночью мне приснилось, что Блейка съедают пираньи. Похоже это на злость, как по-твоему? – Хэнк не ответил, лишь пристально посмотрел на нее. Тогда она добавила уже мягче: – Какое-то время я злилась, но теперь… я слишком… у меня слишком пусто внутри, чтобы я могла злиться. – Энни почувствовала, что у нее снова выступают на глазах слезы, но не могла этому помешать. Чувствуя себя несчастной, она отвела взгляд. – Папа, он думает, что я ничто, пустое место. Он полагает, что я буду жить на его алименты и буду… буду ничем.

– А ты что думаешь?

– Я думаю, что он прав. – Энни крепко зажмурилась. – Папа, посоветуй мне что-нибудь. Скажи что-нибудь мудрое.

– Жизнь – дерьмо.

Энни невольно рассмеялась. Это было именно то, что она ожидала от него услышать.

– Ну, папа, большое спасибо. Я просила поделиться мудростью, а ты дал мне наклейку на бампер.

– А как ты думаешь, откуда люди берут наклейки на бампер? – Он похлопал ее по руке. – Энни, все образуется. Блейк тебя любит, он вернется. Но ты не должна проводить все время в кровати, тебе нужно выходить из дома. Что-нибудь делать. Найти себе какое-то занятие до тех пор, пока Блейк не вытащит башку из своей задницы.

– Или из ее.

– Ничего себе комментарий от моей девочки. – Он улыбнулся. – А вот тебе мой. Когда жизнь предлагает тебе лимоны, возьми и сделай из них лимонад.

Энни вспомнила кувшин с лимонадом, который она приготовила для Блейка, и лужицу этого лимонада, растекшуюся по соглашению о разделе имущества.

– Я не люблю лимонад.

Хэнк посерьезнел.

– Энни Вирджиния, я думаю, ты сама не знаешь, что тебе нравится. И тебе давно пора это выяснить.

Она понимала, что отец прав. Продолжать так дальше невозможно: все время ждать звонка, который так и не последует, и постоянно плакать.

– Дорогая, тебе надо рискнуть и…

– Я и так рискую. Я не каждый день пользуюсь зубной нитью и иногда смешиваю в одежде цветочный рисунок с клеткой.

– Я имею в виду…

Энни вдруг рассмеялась. Это был ее первый настоящий, искренний смех после того, как разразилась катастрофа.

– Стрижка.

– Что? Блейку всегда нравилось, что у меня длинные волосы.

Хэнк усмехнулся:

– Ну-ну. Похоже, ты все-таки на него сердита. Это хороший знак.

Парикмахерская Лерлин «Начесы и косы» не относилась к разряду заведений, которые обычно посещала Энни. Это был маленький старомодный салон красоты, расположенный в доме Викторианской эпохи, который был выкрашен в карамельно-розовый цвет, а отделка деревянным кружевом, делающая его похожим на пряничный домик, сияла глянцевитой белой краской. Вдоль переднего фасада протянулась веранда, на которой стояли три плетеных кресла-качалки.

Энни поставила машину под ярко-розовой табличкой, гласившей: «ПАРКОВКА ТОЛЬКО ДЛЯ КЛИЕНТОВ ЛЕРЛИН. НАРУШИТЕЛИ БУДУТ ПОДВЕРГНУТЫ СТРИЖКЕ И ПЕРМАНЕНТУ».

Пока Энни шла к веранде по дорожке, выложенной из бетонных плит в форме сердца, из черного динамика возле двери неслась «металлическая» версия песни «Это маленький мир». Вдруг ей стало страшно, и она остановилась. У нее всегда были длинные волосы. Неужели она думала, что ножницы парикмахера способны вернуть ей молодость? Успокойся, Энни. Она глубоко вздохнула и с выдохом выпустила все мысли, кроме одной: она должна сделать всего один шаг вперед, подняться по этим ступенькам и подстричься.

Она была на последней ступеньке, когда входная дверь резко распахнулась и появилась женщина. Она была не меньше шести футов ростом, ее огненно-рыжие волосы, зачесанные наверх, почти касались дверного косяка. Нижняя часть ее впечатляющего тела была втиснута в сверкающие красные легинсы, если, конечно, это вообще были легинсы, а не краска с блестками. На ней был плотно облегающий джемпер из ангоры в черно-белую полоску, туго натянутый на груди размером с Альпы. В каждом ухе покачивалась огромная серьга в виде зебры. Женщина пошевелилась, и по всему ее телу прошла рябь, до самых ступней размером с каноэ, обутых в золотые босоножки на шпильках а-ля Барби.