– В ногах правды нет, подмастерье Хагал. Не стойте столбом.
Мартин сел на подушки. Жрец протянул ему чашу, держа ее на раскрытой ладони.
– Пейте, Хагал.
Он подчинился. Смесь вина, крови и неизвестных пряностей оказалась невероятно вкусной. Когда чаша опустела, Мартин почувствовал, как на его виски опустились холодные пальцы.
– Вкусно? – спросил жрец. В голосе его, мягком, с непривычным акцентом, была явственно слышна насмешка. – Да, кровь Небесного Всадника необыкновенно вкусна. Пить ее неразбавленной – вступить на путь, ведущий к безумию и зависимости. С вином и особыми травами – это чудесное снадобье на все случаи жизни. Сейчас я сделаю вашу память абсолютной. На время, конечно.
Мартин услышал странный шорох и звон за своей спиной и не выдержал, обернулся: за спиной жреца сияли крылья, серебристые, невероятные крылья…
– Так вы – Небесный всадник? – спросил он удивленно.
Пальцы, лежащие на висках, больно надавили, повернули его голову вперед, заставляя смотреть прямо перед собой. Теперь Мартин видел легкий бамбуковый столик, и разложенные на нем бумаги.
– Досье на триста двадцать пациентов дома, их родственников, лекарей и утешителей, садовников, прачек и поваров, жителей трех окрестных деревень… – сказал лорд Рейнхальд, сидевший все так же неподвижно.
– Я все это должен запомнить? – пораженно протянул Мартин.
– Вы запомните и даже не заметите этого. Начинайте, – ответил жрец.
Мартин потянулся к ближайшей папке, раскрыл ее и погрузился в текст. Он ничего не видел, кроме отпечатывавшихся на сетчатке букв, мелькавших с удивительной быстротой и запоминавшихся с кристальной четкостью. И почти ничего не слышал, кроме, кажется, тиканья часов в кармане Небесного всадника. Иногда до него долетали обрывки разговора:
– Акварель «Черное солнце» в соседней комнате? Да, эта картина кисти мастера Айнира. Эти комнаты обставил он, верно, – это говорит магистр.
– Не желаете ли обставить пару комнат в багрийском стиле? У меня… то есть у Лали, княгини гатенской, прекрасная коллекция ковров и ваз. Я бы прислала… – Это жена жреца.
– Нет, в таком, черно-белом цвете почти ничего нет. Мы, багрийцы, склонны к яркости. – Снова она.
– Что же до магомеханических протезов гелиатского производства… – Это голос жреца. – То, конечно, искуственное сердце царя Исари стало прорывом в алхимии и магомеханике… Нет, о глазных протезах речи пока не идет… Там что-то с преломлением света, не знаю подробностей… Разве эуропейские целители не… Печально, печально.
– Магистр, ханьцы сочли бы вас средоточием всех превосходных качеств, данных человеку. Да вы и сами знаете, сколь безупречны…
Чей-то смех, голоса сливаются в гул. Бессмысленный обрывок диалога:
– Подумайте над моим предложением.
– Я давно подумал. Я нужен на своем месте. И иного не хочу.
– Важно другое, магистр. Нужно ли вам это место?..
Снова гул, строчки скользят перед глазами, даты, судьбы… Большие и маленькие трагедии…
– Почему вы мне помогаете, господин Исари?
– А почему я вам не должен помогать?
Глава 2
– Бездна есть пустота бытия, – сказал Герайн, устало и привычно наблюдая за тем, как его слова опавшими листьями ложатся под ноги. – Пустота бытия. Которая является собранием всех возможных форм, где каждая в равной степени пуста и жаждет наполниться.
Какой философ или маг написал эти строки? В какой книге Герайн прочел их и запомнил? Здесь, на грани между жизнью и смертью, где он застрял, не было ничего, кроме его слабого и затуманенного сознания. Не будь он магом из ордена Разума, давно бы уже растворился в липком сумраке, окружавшей его. Вокруг него была пустыня, и солнце, черное и холодное, вечно стояло в зените на сером небе. Его тело было здорово, он это чувствовал. Его кормили, поили, мыли… Кажется, даже водили гулять – он это понимал по тому, что какая-то сила мягко вела его вперед. Но ничто иное не достигало сознания. А вот тварь, которая его сюда затащила, сбежала. Вывернулась из своей нелепой, наспех собранной из обрывков людских кошмаров шкуры и была такова. Герайн оглянулся, сел на землю, подобрал иссохший лист. Его закуток бездны – самое бессмысленное из мест, где можно провести выпавшую ему на долю вечность.