Однако есть разница между тем, чтобы потратить 26 тысяч фунтов на сельскохозяйственные угодья, и тем, чтобы потратить такую же сумму на роскошный новый дом. Легко забывается, как мало английских землевладельцев в XIX в. строили себе новые «помещичьи дома»: о том, что было вполне доступно за сто лет до того, не могло быть и речи. Зато для Ротшильдов деньги вопроса не составляли. В 1852 г., когда лондонские партнеры изъяли из общего капитала компании 260 250 ф. ст., – главным образом для того, чтобы оплатить строительство нескольких домов, – сумма составляла менее 3 % от общей. Однако официальная цена нового дома в Ментморе составляла всего 15 427 ф. ст. За огромный объем работ, выполненный для Ротшильдов в 1853–1873 гг., строитель Джордж Майерс получил в целом всего 350 тысяч ф. ст.

Однако то, что они могли себе это позволить, еще не объясняет, почему они решили тратить деньги на большие дома, которые явно не окупали вложенные в них средства. Банальное объяснение – которое должно быть достаточным – заключается в том, что Ротшильдам нравилось проводить время за городом. С развитием железных дорог они получали возможность жить за городом, не пренебрегая своей работой в Сити. Лондонская и Северо-Западная железнодорожные линии позволяли Лайонелу и его братьям без труда передвигаться между Ментмором и Юстоном: Лайонел мог «галопом скакать» за город и успевать вернуться к вечерним дебатам в палате общин. Линия Страсбург – Линьи, открытая в мае 1849 г., позволяла поступать так же Джеймсу и его сыновьям в Ферьере. И все же необходимо, наверное, еще одно, дополнительное пояснение. Новые дома отражали притязания на аристократизм. Уже в 1846 г. Лайонел признавался родным и близким друзьям, что считает титул баронета ниже своего достоинства. Он начал кампанию по вступлению в палату общин только после того, как стало ясно, что титула пэра он не получит. Однако такие притязания нельзя считать симптомом «феодализации» – упадочной буржуазной уступки устаревшим ценностям высшего класса; нельзя забывать, что Ментмор строился в то время, когда Лайонел открыто бросал вызов законодательной роли палаты лордов. Английские Ротшильды упорно претендовали на знатность, и ничто не выражало их притязаний ярче, чем дома, которые члены семьи строили для себя. Их резиденции были не просто подражанием загородным домам XVIII в. Они свидетельствовали о большой власти Ротшильдов, служили, если можно так выразиться, пятизвездочными отелями для влиятельных гостей, частными картинными галереями… короче говоря, местами, где принимали особо важных гостей; как мы сказали бы сегодня, центрами корпоративного гостеприимства.

Даже выбор ими архитектора о многом говорил. Джозеф Пакстон был известен семье с 1830-х гг.; именно он давал Луизе советы по перестройке дома в Гюнтерсбурге в 1840-е гг. Однако после того, как он создал Хрустальный дворец для Всемирной выставки, Ротшильды решили доверить ему не просто ремонт, а нечто большее. Работы в Ментморе начались в августе 1851 г., в том же году, когда проходила Всемирная выставка. Несмотря на любовь к елизаветинскому стилю – Пакстон взял за образцы дома в поместьях Вуллатон и Хардвик, – по меркам того времени он выстроил новаторское здание с огромным холлом под застекленной крышей, горячим водопроводом и центральным отоплением. Ментмор не следует считать просто загородным домом для Майера, его жены и дочери. Дом, только на первом этаже которого было 26 комнат, по сути служил отелем, где можно было разместить и развлекать многочисленных гостей. Предполагалось, что обстановка призвана напоминать гостям о всемирном влиянии хозяина: в самом деле, похожие на охотничьи трофеи головы европейских монархов (для Ментмора их создал итальянский скульптор Рафаэль Монти) становились чем-то вроде «фирменного знака» Ротшильдов. Но Ментмор также служил и картинной галереей, которая связывала современную власть Ротшильдов с их почтенными предшественниками, – отсюда три массивных фонаря, изначально сделанные для венецианского дожа, гобелены и коллекция старинной мебели из Италии XVI в. и Франции XVIII в.