– Хотелось бы спихнуть на тебя мытье посуды, но ты ж гостья, так что я сам.

– Мне вовсе не трудно помыть.

– Да? Ну, тогда вперед и с песней.

Матвей улыбнулся, и я поняла, как ловко он загнал меня в ловушку. И сделал он это с таким искренним мальчишеским удовольствием, что я тоже улыбнулась в ответ и легко ответила:

– Без проблем.

«Интересно, у него есть девушка?.. Не просто так, а чтобы серьезные отношения? И где сейчас та красивая девушка с фотографии?» Я очень надеялась, что мысли не отражаются на лице, и Матвей не сможет их прочитать. Но на всякий случай встала и принялась складывать грязную посуду в раковину.

– И чем ты собиралась здесь заниматься?

– Читать, смотреть телевизор… Еще сходила бы в магазин.

– Обширнейшая программа.

– Я ее еще не до конца продумала.

– Ладно уж, развлеку тебя завтра как-нибудь, в первой половине дня я совершенно свободен.

– Спасибо, – не оборачиваясь ответила я и включила воду. Но обернуться очень хотелось.

Что имел ввиду Матвей?

Мы вместе куда-то пойдем?

Конечно, можно было уточнить, но я побоялась, что сказка рассыплется: вдруг, я неправильно поняла, или к утру он забудет о своих словах, и ничего кроме чтения в качестве культурной программы не останется.

«Пожалуй, эти каникулы могут стать самыми лучшими, и мне будет о чем потом вспоминать».

Шорохи и тени больше не беспокоили, я заснула сразу и только один важный вопрос скользнул напоследок, оставляя после себя яркий оранжевый след. Из-за волнения и массы новых впечатлений я забыла спросить у Матвея, как зовут кенара, и сожалела об этом.

Петербург. Далекое прошлое…

В узкой серой комнате помещались лишь кровать, стул и сундук, потолок закоптился от старости, запах свечного дыма здесь привык просыпаться к вечеру и умирать к утру. В маленькое оконце получалось заглянуть только если взобраться на стул и подтянуться на цыпочках – там мокрые после очередного дождя улицы, и где-то бегают и добывают деньги Петка, Варька, Лешка Соловей… Но Соня полюбила эти четыре стены до каждой трещинки, пятна и черточки, тесное замкнутое пространство наконец-то подарило ей то, чего она была лишена долгие годы – чувство защищенности. От ветра, теней прошлого и настоящего, голода, холода…

Соня уже знала, что раньше у хозяйки жил мальчишка – сын лавочника, он очень хорошо обучал птиц пению, но с возрастом его голос изменился, стал грубее, да и отец его уже отказывался довольствоваться небольшой платой за работу сына и требовал куда больше.

«Я его прогнала, – как-то сказала Берта с холодным равнодушием. – Совершать ошибку дважды глупо, именно поэтому мне нужна была девочка, и обязательно сирота».

Настроение у хозяйки менялось часто, и постепенно Соня научилась подстраиваться под обстоятельства. Если рядом с лестницей пахло травами, то не стоило лишний раз попадаться на глаза старой Берте – мигрени всегда преумножали ее раздражение. Если в гостиной на круглом столе, покрытым льняной кружевной скатертью, лежали книги, то можно было расслабиться и не бояться взбучки из-за пустяка. Если покупатели приходили часто, то удавалось даже поймать довольную, чуть надменную улыбку Берты, и тогда Соня позволяла себе чуть дольше задержаться около клетки оранжевого кенара. У нее никогда не было друзей, и вот теперь она испытывала теплую привязанность к маленькой птичке.

– Не вздумай давать имена птицам, им совершенно незачем привыкать к чему-либо. Имена им дадут те, кто достаточно заплатит за их пение, – сразу предупредила Берта.

Но Соня не устояла и все же тайно назвала своего любимца – Хвостиком. Имя пришло само собой, больно хохолок был похож на еще один хвостик.