Наверное, это мебель семьи Гарсон. Такие вещи мои родители точно не смогли бы себе позволить в то время. Особенно секретарский стол из вишневого дерева, стоящий у изогнутой стены с окнами в передней части комнаты.

Он выше меня и вдвое шире, нижняя половина стола состоит из полки, которую можно опустить, чтобы подстроить ее для письма, и нескольких ящиков. На верхней половине есть дверцы, которые, распахнувшись, как крылья, открывают аптекарские ящички для чернильниц и ручек, маленькое овальное зеркало и деревянные щели для писем – этим папа точно не пользовался. Он просто сложил письма на опущенной полке. Просматривая пыльную кучу, я нахожу нераспечатанные счета, старые листовки и выцветшие рекламные проспекты продуктовых магазинов, некоторые из которых датируются прошлым десятилетием.

Рядом с ними лежит золотая рамка. Я поднимаю ее и вижу фотографию нашей семьи. Пожалуй, это было до того, как мы переехали в Бейнберри Холл, потому что мы все кажемся счастливыми. Особенно мои родители. Они были красивой парой. Мама, изящная и бойкая, прекрасно контрастировала с неряшливой красотой папы. На фотографии рука отца обвилась вокруг талии мамы, притягивая ее к себе. Она смотрит на него, а не в камеру, и улыбается такой улыбкой, какую я не видела уже много лет.

Не очень-то большая счастливая семья.

Вот только недолго.

На фотографии я стою перед родителями с косичками и без переднего зуба, что портит мою широкую ухмылку. Я выгляжу такой юной и беззаботной, что едва узнаю себя. Я поднимаю взгляд к овальному зеркалу стола и на мгновение сравниваю эту женщину с девочкой, которой была раньше. Мои волосы – теперь чуть темнее – свободно падают на плечи. Когда я широко улыбаюсь, копируя выражение лица на фотографии, это кажется мне натянутым и неестественным. Мои карие глаза почти не изменились, хотя теперь в них появилась жесткость, которой не было в юности.

Я ставлю рамку, поворачивая ее так, чтобы фотография была не видна. Мне не нравится смотреть на эту более молодую и счастливую версию себя. Это напоминает мне о том, кем я когда-то была и кем могла бы стать сейчас, если бы не Книга.

Может, Элли была права. Может, я к этому не готова.

Я стряхиваю с себя эту мысль. Я здесь, и у меня много дел, включая дальнейший осмотр стола. Среди стопок почты лежит серебряный нож для писем, такой же старый и богато украшенный, как и сам стол. Это подтверждается, когда я беру его и вижу инициалы, витиевато выгравированные на ручке.

Мистер Уильям Гарсон, судя по всему.

Я кладу нож обратно на стол, а моя рука тянется к бумаге возле него. Когда-то сложенный пополам, теперь он лежит лицом вниз. Когда я переворачиваю листок, то вижу одно слово, написанное чернилами – буквы широкие, заглавные и жирные.

Такой немногословный вопрос, который вызывает несколько других. Где что? Почему кто-то это ищет? И, главное, кто это написал? Потому что это определенно не почерк моего папы.

Я подношу бумажку ближе к лицу, как будто это поможет лучше понять ее смысл. Я все еще смотрю на эти выразительные вопросительные знаки, когда слышу шум.

Скрип.

Доносящийся из соседней комнаты.

Комната Индиго.

Я резко поворачиваюсь к двери, отделяющей ее от гостиной, и на долю секунды ожидаю увидеть там мистера Тень. Глупо, я знаю. Но когда я росла с Книгой, то научилась думать, что он настоящий, хотя это и не так. Этого не может быть.

Мистера Тень там, конечно, нет. Ничего нет. Сразу за дверью, в Комнате Индиго, темно, тихо и спокойно.

Только когда я снова поворачиваюсь к столу, я слышу еще один скрип.