Спустя какое-то время отец зовет меня обедать. Он поджарил отбивные и разогрел замороженные картофельные котлеты. Он пьет виски из бокала, разрисованного идеально круглыми апельсиновыми дольками, похожими на велосипедные колеса.

Мы начинаем есть, окружив себя ровным молчанием без единого шва, герметичным и гладким, как полиэтиленовая пленка. Наконец я говорю:

– Хорошие очки. Ну, в смысле мне нравятся.

– А они не слишком молодежные? Может быть, человек в моем возрасте уже как-то нелепо в них выглядит?

– Нет. Такие все носят. Хорошие очки.

– Ты действительно так думаешь?

– Угу.

– Ну что ж, это приятно. Мне важно было услышать мнение молодого человека.

– Нет, серьезно. Они здорово смотрятся.

– Хорошо.

Наши вилки стучат о тарелки. Я слышу, как булькает у отца в горле.

Уже несколько недель он красит волосы. Прядь за прядью, раз в три-четыре дня. Таким образом он надеется представить эту перемену как естественную, будто время обратилось вспять против его воли.

Таков избранный им способ старения: теперь он носит рубашки с широкими отложными воротничками, кожаные жилетки, то отпускает, то сбривает усы, бороду, бакенбарды. Я видел его фотографии, когда он только начинал ухаживать за матерью: футболка, мощные руки, – немного нескладный, крепко пьющий музыкант, упершийся в потолок своих возможностей в искусстве и полюбивший фермерскую дочь, специалистку по посевам и жатвам.

Вдруг я вспоминаю. Сегодня – годовщина. Сегодня ровно два года.

Отец наливает себе еще.

– Позволь, – говорит он, – задать тебе еще один вопрос.

– Угу.

– Как ты смотришь на то, чтобы купить новую машину?

– Не знаю, – говорю я. – По-моему, наша тоже еще вполне нормальная.

Он опускает бокал на стол с такой силой, что чуть не выплескивает виски вместе с кубиком льда.

– Ты прав, – говорит он. – Ты абсолютно прав. Зачем вообще что бы то ни было менять?! Абсолютно с тобой согласен!

Я слышу, как тикают настенные часы.

– Нет, ну, новая машина, – говорю я, – это, конечно, здорово.

– Я просто подумал, – говорит он, – почему бы не завести что-нибудь чуть более модное. Какую-нибудь иностранную модель. Может быть, кабриолет.

– Угу. Отлично.

– Чтобы побольше воздуха.

– Ясно.

Мы продолжаем жевать. Выражение его лица отрешенно-оптимистическое. С каждым днем у него все меньше седых волос. Его зрачки плавают за светлыми линзами новых очков.

Мать уходила постепенно, шаг за шагом. Сперва она переселилась в гостевую комнату, лишь изредка появляясь оттуда в своем бледно-голубом халате. Все время молчала. Однажды, проходя мимо меня в ванную, она погладила меня по голове и, не говоря ни слова, взглянула так, словно я уплывал в поезде в заоблачный альпийский мир, а она оставалась стоять на раскаленном перроне в долине.

Когда мы с отцом нашли ее тело, он позвонил, куда положено звонить в таких случаях, и мы уселись ждать в пустой гостиной. Она лежала одна; нам казалось, что так правильно. Мы сидели молча и ждали приезда полиции и “скорой помощи”.

В нашей гостиной все те же обои: осенний пейзаж с фермой. Все те же коровы отбрасывают рыжеватые тени на фоне золотистых деревьев. Отец сосредоточенно жует отбивную. Поев, я отношу свою тарелку в кухню и ставлю ее поверх груды скопившейся грязной посуды. Огромная переливчатая муха в экстазе кружит над желтым кусочком затвердевшего бараньего жира. На окнах все те же занавески с синими чашками.

Поздно вечером, уже после того как отец засыпает, я бесцельно брожу по комнатам. После школы я проглотил декседрин и хотел прибраться, а сам провалился в музыку. Двух косяков оказалось недостаточно, сна ни в одном глазу, и вот когда отец, допив бутылку, лег, я встал и теперь гуляю по дому. Голова потрескивает и светится, как электрическая лампочка. Беспорядку и грязи все больше, но различить, что когда-то представлял собой наш дом, все-таки можно. Я готов провести экскурсию. Вот гостиная с ее вишневым диваном – было время, когда такой диван считался экстравагантным и даже вызывающим; вот старый медный таз, где могли бы лежать дрова, если бы мы топили камин. Вот наша входная дверь из желтого дуба с узкой вставкой тонированного стекла, сквозь которую видны только силуэты, а лиц не разобрать. А вот игровая комната, обшитая досками. Пол покрыт коричневым линолеумом, посередине – круглый тряпичный ковер, похожий на бычий глаз.