– Нет, – говорю я.

– Да, – улыбается она.

– Нет, – весело говорю я.

Мне хочется проверить: ведь это уже другая мама, та, что может танцевать и флиртовать. А вдруг она разрешит мне остаться?

– Да.

В ее голосе появляется знакомая жесткость. Она не шутит, она имеет в виду именно то, что говорит. Я должен уйти, причем немедленно. Мне девять лет, лечь спать для меня сейчас страшнее смерти.

Я бросаюсь за помощью к Карлтону. Он смеется со своей девушкой. Прядь волос в форме вопросительного знака приклеилась к его потному лбу. Я врезаюсь в него с такой силой, что чуть не сбиваю с ног.

– Ты что, Кузнечик? – охает он и, подхватив меня под мышки, кружит по комнате. Мать вырывает меня у него и цепко, по-фермерски хватает сзади за шею.

– Скажи всем “спокойной ночи”, Бобби, – приказывает она и добавляет, к вящей радости подружки Карлтона: – Он должен был лечь еще до вашего прихода.

– Нет! – кричу я.

Я пытаюсь выкрутиться, но хватка у матери дай боже. Она руками может расколоть грецкий орех.

Девица Карлтона встряхивает волосами.

– Спокойной ночи, детка, – говорит она, злорадно улыбаясь, и убирает намокшую прядь со лба Карлтона.

– Нет! – снова кричу я.

Что-то особенное было в том, как она дотронулась до его волос. Мать зовет отца. Отец сгребает меня в охапку и несет к выходу, как живую бомбу, что соответствует действительности. Я встречаюсь взглядом с Карлтоном. Он пожимает плечами.

– Спокойной ночи, старик, – говорит он.

Отец выносит меня за дверь. Я веду себя не слишком геройски. Я уезжаю извиваясь, такой возмущенный и обиженный, что даже не могу плакать. Длинная тонкая нитка позорной младенческой слюны тянется у меня изо рта.

Потом я одиноко лежу на своей узкой кровати, чувствуя, как музыка вибрирует в ее сжатых пружинах. В нашем доме творится что-то необыкновенное! Люди меняются, все меняется! Наутро никто уже не будет таким, как прежде. Как же можно было меня выгнать? Я разрабатываю план мести родителям и особенно Карлтону. Он ведь мог защитить меня, встать на мою сторону, а он! Пожал плечами. “Спокойной ночи, старик!” Нет, этого я ему никогда не прощу. Он примкнул к взрослым, притворился “большим” и тем самым окончательно превратил меня в ребенка. “Дорз” исполняют “Strange Days”[6], грохочут ударные, а я мечтаю о том, чтобы с ним случилось что-нибудь ужасное. Я прямо так и говорю себе.

Около полуночи недоумок Фрэнк объявляет, что только что видел за нашим домом летающую тарелку. Я слышу, как он возбужденно орет об этом на всю комнату. По его словам, она похожа на светящееся облако. Я слышу, как, открыв наши раздвижные стеклянные двери, гости толпой вываливаются на улицу. Все уже в таком состоянии, что летающая тарелка представляется чем-то вполне уместным, более того – логичным. Такое буйное веселье не могло не вызвать ответную волну радости на другом конце вселенной!

Я вылезаю из кровати и выскакиваю в холл. Посещение инопланетян я пропускать не собираюсь, и тут уж ничто меня не остановит – ни гнев матери, ни огорчение отца. Но как же быть? Мне стыдно показаться в пижаме. А вдруг там и вправду инопланетяне? Тогда они решат, что я в этом доме стою на самой низшей ступени развития. Пока я раздумываю, переодеваться мне или нет, народ начинает возвращаться, рассуждая о странной игре самолетных огней в тумане. Возобновляются танцы.

Наверное, в какой-то момент Карлтон перепрыгнул через забор позади дома. По-видимому, он решил, что правильней побыть одному на тот случай, если пришельцы захотят забрать кого-то с собой. Через несколько дней я вот так же выйду ночью на улицу и буду стоять там, где стоял мой брат. Ручеек на дне оврага превратится в целую реку талого снега, на другой стороне будет мерцать кладбище, как пустынный призрачный город. На небе будет сиять полная луна. Наверное, и Карлтон вот так же загипнотизированно смотрел на ту сторону реки, где в бледном лунном свете серебрились могильные камни и ангел воздевал к небесам свои белые руки.