На кухне я застаю отца. Он, наклонившись, стоит у холодильника. Бабочки-магниты парят над его головой.

– Ну как, нравится тебе вечеринка? – спрашивает он меня, теребя эспаньолку. Отец все еще привыкает к тому, что он теперь человек с бородой.

– Ага.

– Мне тоже, – грустно говорит он.

Профессия школьного учителя совсем не то, о чем он мечтал. Ему пришлось пойти на это из-за денег.

– Как тебе эта музыка? – спрашивает он.

Карлтон поставил “Роллинг стоунз”. Микки Джаггер исполняет “19th Nervous Breakdown”[5]. Широким жестом отец обводит комнату, дом, гостей – все, что окутано музыкой.

– Мне нравится, – говорю я.

– Мне тоже.

Он помешивает коктейль пальцем и облизывает его.

– Я обожаю ее, – очень громко говорю я.

Почему-то, разговаривая с отцом, мне всегда хочется повысить голос. Если б я мог, я полными пригоршнями начерпал бы музыки из воздуха и напихал ее себе в рот.

– Нет, так я сказать не могу, нет. Я бы сказал, что положительно отношусь к ее интенциям. Я бы сказал, что, если развитие музыки пойдет в этом направлении, я не встану у нее на пути.

– Угу, – говорю я.

Мне не терпится поскорее вернуться к гостям, но обижать отца тоже не хочется. Если он почувствует, что его избегают, он может затосковать и начать в чем-то каяться, а это еще пострашнее маминой ярости.

– Наверное, я кажусь своим ученикам слишком консервативным, – продолжает отец. – Может быть, вы, ребята, просветите меня за лето, что слушает нынешняя молодежь.

– Обязательно, – громко говорю я.

Еще минуту мы проводим в молчании, не зная, что сказать.

– Стало быть, ребята, вечеринка вам нравится, да? – говорит он. – Пока все идет хорошо, да?

– Здорово, – отвечаю я. – Мы замечательно проводим время.

– Я так и думал. Я тоже.

Я уже подобрался к двери на расстояние одного прыжка.

– Пока, – бросаю я и вновь ныряю в толпу.

Что-то изменилось за время моего недолгого отсутствия. Вечеринка набрала обороты. Кто знает почему? Причиной ли тому эпоха, погода, случайное сочетание звезд? Друзья Карлтона не выходят за рамки приличий, а друзья родителей решили временно оставить свои песни в стиле “фолк” и поучиться у молодых. Карлтон танцует с женой заместителя директора. Друг Карлтона Фрэнк, сильно смахивающий на неандертальца и лицом, и уровнем интеллекта, находящимся у нижней границы нормы, танцует с нашей матерью. Я замечаю, что отец тоже вышел за мной из кухни. Он располагается у стеночки, на периферии событий. Я прыгаю в самую гущу и приглашаю на танец учительницу математики с фуксиновыми губами. Она в восторге. Она большая и легкая, как дирижабль, и мы без труда выплываем на середину комнаты. Мать, славящаяся своими строгими правилами, танцует свободно и самозабвенно. Это для всех новость. Ее красота новостью не является.

Накал вечеринки повышается. Возбуждение растет. Карлтон ставит все новые и новые диски: Дженис Джоплин, “Дорз”, “Грейтфул дэд”. Будущее прекрасно, всех нас ждет еще множество таких вечеров. Даже нашего отца вытаскивают танцевать. Он взмахивает руками и трясет животом, как большая неуклюжая птица, тщетно пытающаяся взлететь. Но как бы то ни было, он тоже танцует. Мать чмокает его в щеку.

Спустя какое-то время я в блаженно-пьяной дреме клюю носом, сидя на диване. Мне снится, что я летаю, когда мать трогает меня за плечо. Я открываю глаза и с улыбкой смотрю в ее раскрасневшееся довольное лицо.

– Тебе давно пора спать, – говорит она бархатным голосом, вся – сама доброта.

Я киваю. Я не могу оспаривать этот факт.

Она продолжает сжимать мое плечо. Постепенно до меня доходит, что она всерьез хочет, чтобы я встал и пошел спать.