Они быстро и просто, без брудершафтов и прочих пошлостей, перешли на «ты». Через полчаса ему казалось, что Эллу он знает давным-давно. И как-то естественно, само собой, за бокалом легкого итальянского вина получилось то, что Валдаев так обожал, – душевное человеческое общение. Это большая роскошь в наше время – выкладывать про себя что-то твое личное в надежде на то, что это интересно собеседнику, в надежде на понимание, а то и на сочувствие. Это опасная тропа. Здесь слишком близка пропасть конфуза. Здесь по пятам идет вечный страх людей склада Валдаева – показаться дураком и слюнявым ничтожеством.

Элла была подкупающе искренна. И вместе с тем напориста. Она хотела знать все о собеседнике. Она относилась к людям, которые обожают ставить точки над «i», любят расставлять акценты. Поэтому разговор с ней немножко походил на допрос.

– Сам из Москвы? – спросила она.

– Если бы. Из глубинки. В Москву еще в детстве сослан. У бабушки жить.

– И бабушка?

– Она умерла.

– Извини… А что закончил?

– МГУ.

– А я медицинский. – Элла отхлебнула коктейль и поудобнее устроилась на мягком стуле, провела наманикюренным ногтем по расплескавшейся на полировке стола жидкости – получилась едва видимая прямая линия. – Три года назад.

– Ты больше на студентку похожа.

– Льстишь. Я уже старая дева, – улыбнулась она. – Знаешь, грезила клятвой Гиппократа. Врачебные подвиги манили. Это кому надо?

– Кому-то надо.

– Никому ничего не надо, – она махнула рукой. – Работала в поликлинике. Деньги – сам понимаешь какие. Вспомнила, что владею английским без словаря. И компьютером. Устроилась в фирму. Повезло мне сильно.

– Денег много платили?

– Не в этом счастье… Шеф голубой попался.

– И…

– Не понимаешь? Ему девочки не нужны были. Так что я еще могла побыть романтичной барышней. Пока фирма не сгорела.

– А сейчас?

– Подрабатываю в одной клинике… А ты, значит, журналист.

– Он самый.

– Криминальная эротика?

– Инопланетные новости. Вести с фронтов борьбы с барабашками. Сообщения с передовых шабашей.

– Понятно. Шизуха.

– Верно. Как мой шеф говорит, шизуха, порнуха и чернуха – три кита современной журналистики.

– И что – с детства писал об этом?

– Нет. До тарелок в одной крупной газете был обозревателем по детскому воспитанию и по моральным проблемам семьи.

– Специалист?

– Да какой специалист? Ни шиша не понимал я в этих семейных проблемах. И в воспитании. Знаешь, моими статьями зачитывались старые ведьмы и молодые вертихвостки. Я получал пачки писем от них, некоторые были исповедальные. Сперва отвечал, потом плюнул, зная, что от любимца публики до ее врага – один шаг.

– А теперь пишут?

– Еще как. Большей частью шизофреники, общающиеся с Сириусом посредством пейджера.

– В общем, жизнь у тебя содержательная, – улыбнулась Элла.

– Да вообще не жалуюсь, – он смутился, поняв, что опять начинает говорить лишнее.

– Ты не женат. Живешь в пустой квартире. Обожаешь порядок, – перечисляла Элла. – Правильно?

– Правильно.

– Разведен?

– Разведен, – вздохнул Валдаев.

– Жена убежала с «новым русским», прихватив дочку.

– Почти. Только не дочку, а сына. Что, на лице написано?

– Написано, – засмеялась она.

Он отвел глаза, внутренне зажавшись, но она положила свою узкую ладонь на его мягкую, давно не знавшую физической работы и редко державшую что-то тяжелее, чем авторучка, руку.

– Не обижайся, – от ее улыбки теперь исходило тепло. – Я не люблю боровов на «фордах». Это нестандартно?

– Действительно.

– Надо идти против толпы. Хотя бы в душе…

В общем и целом вечер удался на славу. Они засиделись в баре. Потом шли по ночному, сверкающему огнями элитных магазинов столичному центру. В этом сверкании было что-то от сияния дорогих елочных игрушек. И Валдаев ощущал, будто вместе с Эллой оказался внутри такой игрушки – необычайно сложной, наполненной звуками, людьми. В городе сейчас не ощущалось обычной его враждебности. И настроение в этот прекрасный, теплый вечер у Валдаева было несвойственно ему приподнятое и вместе с тем привычно мечтательное. И внутри жило ожидание чуда.