— Перешли мне.

— А что случилось?

— Ну если кратко, то она вышла.

— Патрон, она к тебе не сунется. Тем более, я отправлял ей в тюрьму намёк, что у нас есть куда больше, чем она думала. Мы. Всё. Знаем.

— А что бы ты сделал на её месте? — спросил Прегер.

Ему было куда спокойнее знать, что она сидит. Сейчас его терзало беспокойство.

— Сидел бы и не отсвечивал, — ответил Селиванов. — Условно-досрочное подразумевает, что она на свободе до первого нарушения. Что бы она ни задумала, её отправят в тюрягу до конца её дней, если попробует навредить тебе или Янке.

— Я боюсь, её цель не я, — выдохнул Прегер. — И ещё больше боюсь, что ей плевать, что с ней будет потом. Она пойдёт ва-банк.

— Блядь! Вот говорил же ему, давай скормим её акулам! Нет, упёрся, пусть живёт, пута де мьерда! Но что она может сделать Илье? Да и зачем?

— Я не знаю, Гриша, не знаю, — покачал головой Платон. — Может, хочет довести до донца начатое. Может, придумает что-то другое. Нехорошее у меня предчувствие. Нехорошее. Его мать в больнице, её три дня назад толкнули с лестницы и сейчас она в коме.

— Ты ему сообщил?

— Я — нет. Но только потому, что Янка настояла, да и не хотел торопить события. Но что-то сейчас это не кажется мне случайностью.

— Ты же знаешь, если что-то кажется, значит, оно не кажется. Ладно, не паникуй. Уже лечу.

Гриша не дал Прегеру возразить, положил трубку.

20. Глава 20. Рита

— А собачка как говорит? — подняла Рита со стола игрушку.

— Гав! Гав! — ответил малыш.

— Правильно. Гав! Гав!

Рита ткнула плюшевой мордочкой собачки в бочок внука, и тот радостно засмеялся от щекотки.

— Мой умничек, — поцеловала Рита мальчишку в макушку. Взъерошила кудрявые волосёнки. — Мой хороший мальчик. Самый-самый лучший. Весь в отца, — покосилась на плешивую макушку зятя, едва заметно дёрнула головой и вновь обратилась к внуку: — Что будешь? Яблочко? Или морковку?

— Мама, какая морковка! — развернулась от плиты Божена. — Обедать сейчас будем.

— Рита Борисовна, не перебивайте ребёнку аппетит, — прошёл мимо зять. Выкинул в мусорное ведро пустую бутылку от пива.

В домашней растянутой майке и шортах он казался особенно грузным, каким-то неопрятным, мешковатым, поношенным. И странное имя Вильгельм, что больше подошло бы канцлеру или кайзеру, а не адвокату, казалось Рите особенно отвратительным, словно награждая его владельца виляющим хвостом, когда Божена ласково называла мужа Виля.

— Виль, посмотри, там стиралка включилась? — посмотрела Божена на настенные часы. — Я ставила таймер на два, проверить, она что-то барахлит.

— Кто же стирает в середине воскресного дня, — ответил муж и зашлёпал стоптанными тапочками к ванной.

— Виля, — брезгливо передразнила Рита, когда он вышел.

— Мама, — строго посмотрела на неё Божена и подняла сына на руки. — Пойдём, мой хороший, я тебя переодену. И ручки помою, а то ты весь перепачкался. Мама, не разрешай ему ничего совать в рот, сколько можно говорить, — сказала она на ходу.

— И лишить ребёнка удовольствия грызть карандаши? Ну вот ещё, — хмыкнула ей вслед Рита.

Она побарабанила пальцами по столу и пошла на балкон курить.

Шёл третий день, а ей так и не позвонили из больницы. То ли Илья так и не прилетел навестить мать, то ли состояние злобной суки лучше, чем должно быть, то ли чёртова медсестра просто прикарманила Ритины денежки, а сообщать ей ничего не собиралась.

Она судорожно затянулась в кулак (чёртов Виля сейчас скажет: «Всё никак не избавитесь от своих тюремных привычек?»), кинула в мангал спичку и подошла к перилам.

С широкого балкона, заставленного плетёной мебелью, на котором, как на загородной террасе, по выходным иногда делали барбекю, открывался вид на новый современный район с парком, детскими и спортивными площадками, ухоженными палисадниками, но Рита скучала по городу.