Хоронила Байкова, умершего от цирроза печени, дочь. С женой он был давно в разводе. Из прежней жизни пришли только Васильковский и Жаворонкова, и вообще народу было мало. Наверное, потому и зал был Малый. Здесь все было по-другому, чем наверху. Никаких окон, никакой тропической флоры. Государственный флаг и в кадке искусственная березка, все напоминало «красный уголок» в сельском клубе. Гроб со скрежетом уходил не вниз, а прямо в стену, как в паровозную топку. «Баёк обязательно спел бы: “Бьется в тесной печурке Лазо”» – натужно схохмил Васильковский, когда они вышли.
…Крестообразный перекресток, на котором когда-то долго стоял «пазик» с десятым «В», автобус перемахивает по виадуку, и через несколько минут уже едет мимо ограды крематория. Она не столь длинна, как ограда Пискаревского кладбища, но тоже впечатляет: колумбарий за ней – целый город, где дома с нишами окон расположены в строгом геометрическом порядке, так же, как братские захоронения на Пискаревском. Декор ограды тоже похож: вазы со скорбно приспущенной тканью. Только у крематория и вазы пониже, и ткань пожиже. В этом цитировании есть некоторая логика: здесь, в колумбариях крематория, находятся дети и внуки тех, кто покоится на Пискаревском.
Автобус поворачивает на развязке, проезжает мимо недавно выстроенной, тыльной стороной вплотную примыкающей к ограде крематория огромной коробки молла (большие буквы на фасаде: «Оптовая торговля»), и останавливается неподалеку от раскрытых ворот.
По центральной аллее Васильковский, Жаворонкова и Забродина идут к искусственному холму со стоящим на нем прямоугольным зданием, напоминающим одновременно все стеклянно-бетонные павильоны метро семидесятых-восьмидесятых годов. Холм придает сооружению, выполненному из дешевых строительных материалов, вид языческого жертвенника.
Метель, набирающая силу, милосердно скрашивает убогость, запустенье и нищету. «Господи, – тихонько скулит Заброда, – как же стыдно…»
«Радуйся, – утешает ее Васильковский. – Большой брат думает о тебе и о твоих детях. Вон…» – по обе стороны аллеи тянутся колумбарии: микрорайоны серых панельных домов с еще пустыми нишами-окнами.
Они подходят к широкой многоступенчатой лестнице и медленно поднимаются. Во дворе, образованном двумя п-образными постройками, стоят Любина дочь с мужем и детьми пяти, восьми (близнецы) и одиннадцати лет. Рядом с ними друзья семьи и несколько учеников Динэры разных выпусков. Строение справа похожее на школу, стены, выходящие во двор, застеклены, здесь несколько залов для прощания. Строение слева напоминает уменьшенную копию концертного зала «Октябрьский», тут VIP-зал.
Подходит Люба, вид у нее растерянный. Говорит, была «внизу», оформляла документы. В никуда задает вопрос, «почему эти тётки такие грубые…» Потом все идут направо.
Вестибюли крематория действительно похожи на школьную рекреацию. Люди стоят группами, переговариваются вполголоса. Меж ними деловито снует рыхлый батюшка. Распорядительницы в строгих черных костюмах подходят к провожающим, скорбно интересуются, кто тут родственники, и наскоро заносят в блокнотик сведения о покойном, чтобы уже в зале, сопроводив записанное эпитетами, не имеющими никакого отношения к делу, рассказать присутствующим, какого незаменимого труженика на благо отечества и прекрасного во всех отношениях мужа (жену, отца, мать, брата, друга…) они потеряли.
В углу, возле двери с надписью «Кафе» стоят две инвалидные коляски: словосочетание «доступная среда» как нельзя более соответствует сущности крематория.