– А что теперь? – спросила Морин, будто я сто раз бывал в подобных ситуациях и мне ничего не стоит найти выход из этой.

– Да я-то откуда знаю?

Я уж не представляю, почему никто из нас не мог догадаться, что на крыше, о которой имеет понятие любой, кто хоть иногда читает криминальную хронику, в новогоднюю ночь будет не меньше народу, чем на площади Пиккадилли. Но я смирился с реальностью происходящего: торжественный и интимный момент оборачивался фарсом, в котором места хватит не на одну сотню самоубийц.

И как только я смирился с этим, нас стало уже четверо. Кто-то учтиво прокашлялся, и, обернувшись, мы увидели высокого приятного мужчину с длинными волосами – лет на десять меня помоложе, – одной рукой он прижимал к себе мотоциклетный шлем, а в другой держал несколько полиэтиленовых пакетов.

– Ребята, вы пиццу не заказывали? – поинтересовался он.

Мне не доводилось общаться с американцами. По-моему, не доводилось. Я, правда, была не до конца уверена в том, что он американец, и только потом, из разговоров остальных, догадалась. А вам не кажется странным, что американец может работать разносчиком пиццы? Мне вот кажется, хотя, может, я просто не в курсе. Я ведь редко заказываю пиццу, но ее всегда приносили люди, которые по-английски не говорили. К тому же американцы не работают разносчиками, правда? Они не работают продавцами в магазинах или кондукторами в общественном транспорте. То есть в Америке, наверное, работают, но не здесь. В приюте, куда увезли Мэтти, много индийцев и австралийцев, но нет ни одного американца. Так что поначалу нам даже показалось, что у него не все дома. Иного объяснения у нас не было. Да и прическа его наводила на подобные мысли. Вдобавок ко всему он думал, будто мы забрались на крышу Топперс-хауса, чтобы заказать пиццу.

– И как мы отсюда могли заказать пиццу? – спросила у него Джесс.

Мы так на ней и сидели, поэтому голос у нее был смешной.

– По сотовому, – нашелся он.

– По чему? – не поняла Джесс.

– В смысле, по мобильному, или как тут он у вас называется.

С ним не поспоришь – и вправду могли.

– Ты американец? – полюбопытствовала Джесс.

– Ага.

– Тогда какого черта ты разносишь пиццу?

– А какого черта вы сидите на ней?

– Они сидят на мне, потому что это не свободная страна, – отозвалась Джесс. – Здесь нельзя делать то, что хочешь.

– А что ты хотела сделать?

Джесс промолчала.

– Она собиралась спрыгнуть с крыши, – пояснил Мартин.

– Ты тоже!

На это Мартин ничего не сказал.

– Вы что, все собирались спрыгнуть? – удивился разносчик пиццы.

Мы промолчали.

– На кой? – спросил он.

– На кой? – не поняла Джесс. – В смысле?

– Так говорят в Америке, – объяснил Мартин. – «На кой?» значит «На кой хрен?». Они там, за океаном, все так спешат, что у них нет времени на то, чтобы договорить слово «хрен».

– Может, все же будете выбирать выражения? – возмутилась я. – Мы не в хлеву.

Разносчик пиццы молча сел на землю и покачал головой. Я думала, ему было нас жаль, но потом он рассказал, что никакой жалости к нам он не испытывал.

– Так, ладно, – сказал он после небольшой паузы. – Отпустите ее.

Мы даже не шелохнулись.

– Эй! Вы что, блин, оглохли? Мне подойти и объяснить по-другому?

Он поднялся и направился в нашу сторону.

– Знаешь, Морин… Думаю, она уже успокоилась, – рассудил Мартин, будто он сам решил отпустить Джесс, а не из боязни перед американцем.

Он встал. И я встала. Джесс тоже поднялась и принялась отряхиваться, попутно ругаясь на чем свет стоит. А потом она уставилась на Мартина.

– Я тебя знаю! – воскликнула она. – Ты тот самый ведущий утренней программы. Ты еще переспал с пятнадцатилетней девочкой. Мартин Шарп. Вот сука! На мне сидел Мартин Шарп. Извращенец старый!