По ним видела, что работы всегда будет много, а денег — недостаточно. Мне нравились моя жизнь и та стабильность, которую я к двадцати пяти годам достигла. Ни избытка, ни недостатка.

Пусть так и будет.

***

Кто-то звонит. Солнце слепит глаза, отчего я с трудом нахожу телефон. Чувствую себя невероятно разбитой, словно меня грузовик переехал. В горле пересохло, а непослушные губы едва поддаются.

— Слушаю.

— Арин, у тебя всё нормально? — спрашивает коллега.

Быстро отмахиваюсь.

— Да. Завтра на работе буду. Подменишь?

— Как будто у меня выбор есть, — усмехается Настя и вдруг на шепот переходит, — тут Сашка тобой интересовался.

— О боже, — глухо стону я, обнимая одеяло, — когда же он отвяжется?

— Не понимаю, чего ты нос воротишь. Солидный, нестрашный, трешка в ипотеке, своя машина, — решает добить, — да и уж точно получше твоего бывшего.

— Я кладу трубку!

Что-что, а о прошлом думать не хотелось. Оно слишком часто о себе напоминало.

Я встаю, умываюсь и, пока не передумала, звоню своей подруге, чтобы встречу назначить. Обычно она постоянно в разъездах, но сегодня мне, видимо, везет.

Та соглашается, и у меня остается час на то, чтобы собрать себя по кускам. Стоит заметить, выгляжу я соответствующе.

Черные волосы вьются и путаются, но времени на выпрямление у меня нет. И так добираться где-то минут сорок, поэтому я просто убираю их в хвост и едва подкрашиваю губы.

Лена работает адвокатом, и мне хочется верить, что она поможет. Я даже копию расписки беру с собой, чтобы наверняка.

Подруга уже на месте. Как всегда опрятная, собранная и серьезная. Иногда я сомневаюсь, умеет ли она вообще отдыхать.

Даже в школе всё время курсам и репетиторам посвящала. Ей можно доверить любой секрет, всегда вытащит из задницы, но оторваться и посплетничать — это не про неё.

Блондинка отдаёт мне меню и встревожено оглядывает моё лицо.

— Что с тобой?

— Я по уши в дерьме.

Не глядя заказываю холодный латте и бросаю папину расписку.

— Как думаешь, можно ли оспорить этот документ?

Она всматривается в даты и чуть со стула не падает, когда глазами сумму находит.

— Сколько?!

— Да. И всего неделя на возврат.

Я откидываюсь на спинку кресла и недовольно морщусь, пытаясь оправдаться.

— Папа не хотел это подписывать. Его заставили.

— Свидетели есть? Может, камеры?

— Вряд ли, — горько хмыкаю.

Нам приносят напитки, и мы ненадолго замолкаем. Холод растекается по горлу, и становится чуть легче.

— Это какой-то закрытый клуб. Я там даже ни разу не была, но что-то мне подсказывает, что на уступки они не пойдут. Им-то зачем проблемы.

Роняю голову на руки и сокрушенно дополняю.

— Отец сам виноват, что согласился на это.

Лена осторожно касается меня ладонью и тихо отвечает.

— Все, что я могу тебе посоветовать — не влезать.

— В смысле?

— Твой отец крепко подсел на это. И влип из-за собственной глупости. Не тебе его ошибки исправлять.

— Если бы…

Это я виновата, что однажды протянула Эмилю руку. С ним никто не разговаривал, потому что он был очень вспыльчивым и часто ввязывался в драки. Нерусским звали и откровенно опасались, а я его пожалела. Знала, что он старше на два года, но тогда меня это не пугало.

Он был мягким только со мной.

А теперь даже меня списал со счетов.

Прощаюсь с Леной и плетусь к метро. Настроение ни к черту, но хочется немного пройтись. Свежий воздух приятно обволакивает тело, моросит легкий дождь, да и молчание телефона как никогда радует. Я нисколько не сомневаюсь в том, что, если Эмиль захочет мне позвонить, он сделает это. И даже моя блокировка совсем не спасёт.

Время еще есть. Я разглядываю витрины, бездумно захожу в маленькие магазинчики и между делом проверяю почту. Отвечаю двум студентам и со вздохом принимаю звонок от мамы.