– Привет!

Булле прыгнул на скамейку рядом с ней и расстегнул куртку.

Девочки тут же принялись шушукаться и хихикать пуще прежнего. Потом самая смелая из них повернулась к Лисе и Булле, а остальные, спрятавшись за ее спиной, захихикали в голос.

– И что же будут делать наши голубки в выходные?

– Во-первых, ты не знаешь, что значит слово «голубки», милочка, – сказал Булле, снова застегивая куртку, что было очень легко, потому что там и было-то всего-навсего две пуговицы. – Но если у тебя в мозгу найдется местечко, то запомни, что «голубки» – это на самом деле уродливые птицы, покрытые панцирем, как у черепахи, которые выклевывают глаза у своих детей и тем питаются. Во-вторых, мы приглашены на одну смертельно скучную вечеринку, на которую мы уж точно не пойдем. Осло вообще город унылый. – И Булле зевнул.

– Сам ты унылый, – огрызнулась девочка, подбоченившись, но, похоже, более достойного ответа не придумала. Поэтому она просто бросила: – Пока!

– Пока-пока! – повторили другие девочки за ее спиной.

Но одна не удержалась и спросила:

– А все-таки что вы будете делать?

– Мы, – сказал Булле, спрыгнул со скамейки и встал рядом с Лисе, – отправимся в Париж, в «Мулен руж», и будем отплясывать канкан. Хороших вам выходных, малышки.

Лисе не обернулась, но она знала, что девочки смотрят им вслед, разинув рот, когда они вместе с Булле вышли на улицу, под яркие лучи осеннего солнца.

Лисе и Булле сели на семнадцатый трамвай, который привез их на Ратушную площадь Осло. Там они вышли и отправились на улицу Росенкранц – неширокую, с интенсивным движением, обилием магазинов и толпами людей. В конце улицы, над красной дверью и маленькой витриной с множеством часов, и в самом деле обнаружилась вывеска «Часовая лавка ЛАНГФРАКК».

Пружины входной двери оказались такими тугими, что пришлось навалиться на дверь изо всех сил.

И все равно дверь лишь приоткрылась. Пружины протестующе завизжали, как будто вообще не хотели впускать Лисе и Булле. Когда дети в конце концов вошли и выпустили ручку, дверь с грохотом захлопнулась. Сразу исчезли все уличные звуки, внутри раздавалось только тиканье часов. Тик-так, тик-так, ну и так далее. Лисе и Булле осмотрелись. Хотя на улице ярко светило солнце, в пустом магазине было странно темно. Им показалось, что они вдруг очутились в другом мире. Здесь были, наверное, сотни часов! Часы были повсюду: на стенах, на полках, на столе…

– Привет! – крикнул Булле.

Никто не ответил.

– Какие-то все часы старые, – прошептала Лисе, – и странные. Посмотри вон на те, с секундной стрелкой. Они же… идут назад.

В этот момент к тиканью присоединился жалобный кричащий скрип, как от несмазанного колеса.

Булле и Лисе повернулись в ту сторону, откуда шел звук, – в дальний конец магазина, где висела оранжевая занавеска с изображением слона.

– Кто… – прошептала Лисе, и в ту же секунду занавеска сдвинулась.

Булле и Лисе так и ахнули. К ним быстро приближалась странная фигура. Это была высокая женщина, самая высокая из всех, кого они когда-либо видели. И все в ней было тонким, длинным и заостренным. Кроме прически, имевшей вид того растения, которое перекатывается по пустыне и пускает корни там, куда его принесет ветер. Это перекати-поле пустило корни над таким высохшим лицом, что определить возраст было совершенно невозможно. К тому же глаза были густо подведены черным, а на тонких губах пламенела ярко-красная помада. На женщине было длинное, до пят, кожаное пальто[4], не до конца застегнутое, так что сразу стали понятны источник скрипа и скорость ее передвижения. Дело в том, что одна ее нога была деревянной, и обута эта нога была в роликовый конек, а колесики его давно надо было хорошенько смазать. Отталкивалась хозяйка лавки другой ногой.