Дверь не стали взламывать, в квартиру попали через окно. Клавдия начала икать и плакать, пару раз потеряла сознание в присутствии милиционера и врача, которые освидетельствовали покойника. Клавдия была пьяна, позднее раскаяние было на ее лице. Она единственная знала о внешней причине самоубийства Симона. Но до самого конца своего никогда, ничего и никому не рассказала о последнем, предсмертном разговоре с Симоном. Предпочитая хранить за собой косвенную вину в смерти Симона.

Случилась эта смерть в великий пост. Симон висел лицом к стене, входящие не видели его лица.

От самоубийства Симона Георгий прозрел. Навсегда. И встал на путь жертвенной жизни.

После похорон Симона Клавдия нашла предсмертную записку. После поминок, во время уборки. Даже не записку, а записанный словами душевный вопль. Поначалу никто не обратил внимания на комок бумаги в углу кладовой, никто не увидел. Скомканный лист в клетку, вырванный из тетради.

Твердый размашистый почерк, стремительное движение вглубь души. Речь, состоящая из сказуемых, глаголов и местоимений. Слова идут сплошняком, как в Торе и на первых порах в Евангелиях. Смысл плавает.

Клавдия ничего не поняла, она даже не поняла, что это предсмертное письмо Симона. Хотела бросить в печку. Передумала. Покрутила расправленный лист. Инстинктивно спрятала в коробку с письмами и бумагами Симона, которые потом окажутся в руках Георгия, когда он, встав после второго инсульта, возьмется за составление родословной.

Меня давит жизнь рода. Физически тяжело описывать жизнь рода. Меня мучают слова, пригибают к земле, не дают дышать, перехватывает дыхание. Нет сил. Чудовищно и ужасно.

Не знаю, как бы я жил, если бы они были прямыми или косвенными убийцами и человеконенавистниками. Но ведь и жизнь без Бога не менее ужасна. Два и даже три поколения рода отошли от Бога. Совсем. Они жили без Бога в сердце. Меня это мучает, наполняет страданием и болью. Маята.

Поколение Симона было уничтожено условиями в стране. Это поколение пережило революцию, массовое гражданское смертоубийство, послереволюционное насилие, как то – коллективизацию, индустриализацию, культ личности. Атмосфера в стране была удушающая. Достоинство человеческое подавлялось каждую минуту. Людей, подобных моему деду, загнали в угол, и даже не дали надежды, лишили всяких возможностей выражения своих сил. Свобода достигалась только в алкоголе, – эфемерная, дутая, но свобода.

Особенно тяжело думать о поколении Симона, о его братьях и сестрах – о детях Гавриила и Веры.

Их было семь человек детей, пять братьев и две сестры: Симон (старший), Петр, Владимир, Михаил-Коля, один безымянный, Клавдия (как будущую жену Симона) и Мария. Мария умерла в сорок пять лет от роду, она была почтальоном; Клавдия умерла от туберкулеза в 1934 году; безымянный брат умер маленьким; Михаил-Коля работал сторожем, умер от пьянства совсем не старым; Владимир умер от одиночества и пьянства пятидесяти двух лет от роду; младший Петр погиб в девятнадцать лет, поругался с председателем колхоза и тот написал на него донос, Петра взяли по 58-ой статье, как антисоветчика, отправили в лагерь, где Петр сгинул; Симон не станет в 1965 году во время соседской пьянки.