Возражать Элле не рискую. Ещё не хватало спорить при всех о моей невинности. Молюсь только, чтобы папа, который чаще всего не встревает в женскую болтовню, этого не услышал.

То ли из-за месячных, то ли из-за общей депрессии, в которой утонула в последние дни, меня прорывает – и слёзы неукротимо выкатываются из глаз на горящие от позора щёки. Вскакиваю и выбегаю из гостиной.

– Что ревёшь? Правда глаза колет? – летит мне насмешливо в ответ. – Дура!

Несусь к себе в комнату сломя голову, перескакиваю через ступеньку. Хочется поскорее спрятаться от насмешливых глаз сестры, от больно колющих фраз, от позора. Спотыкаюсь и больно ударяю колено, но не чувствую боли и продолжаю бежать.

Захлопнув со злостью дверь, сползаю на пол, не дойдя до кровати.

Зачем Элла мне это сказала? Даже если узнала, то могла промолчать! Или высказать своё мнение наедине. Мне было бы тоже очень неприятно, но терпимо… Не так стыдно, не так обидно, не так ужасно и невыносимо. Что если папа услышал и сделал какие-то неправильные выводы?

В детстве я знала немало секретов сестёр. Но никогда и словом не обмолвилась, чтобы не поставить их в неловкое положение или не выдать родителям. Хотя папа многое спускал Эльвире, но далеко не всё. Например, за пьяные вечеринки даже любимице от него крепко доставалось. Потому что негоже княжне уподобляться люмпенам. Что подумают люди?

А сестра, вопреки запрету, нередко возвращалась домой поздно и источала на весь этаж запах спиртного. Когда я выразительно кривила лицо, давая понять, что я его унюхала, она показывала жестом, будто застёгивает змейку на рту, и смотрела просящими глазами. Знала, что я не выдам.

Тогда почему она так поступила со мной? За что? Неужели её так разозлило моё замечание по поводу Макса? Но разве она как мать не должна думать о нём в первую очередь? Ладно, обо мне родители не особенно заботились в детстве, считая пустым местом. Но ведь у сестры единственный сын, первенец, наследник!

Не реву – вою. Оплакиваю свои ничтожность, никчёмность и ненужность. Я – позор семьи. Всё, абсолютно всё у меня получается шиворот-навыворот. Даже первый секс случился не как у людей! И не просто неправильно, но и при свидетелях, что делает его ещё ужаснее, а моё положение – ещё отчаяннее и безысходнее.

Я бы с радостью уехала. Но куда? И где взять деньги на съём жилья и еду? Я, конечно, буду искать работу – в другом городе, возможно, папа не сможет повлиять на моё трудоустройство. Но на первое время нужно иметь на карте приличную сумму.

У меня её нет. Так, на мелочи всякие, конечно, хватает с головой. Но на что-то большее – надо просить папу. А ему придётся объяснять мотивацию. И не думаю, что он одобрит такие демарши. В любых спорах он всегда выбирает сторону Эльвиры. А меня в который раз назовёт истеричкой и пошлёт читать умные книги, чтобы впитывать жизненную мудрость. Наверняка про себя проговаривает: “Если Бог тебя мозгами обделил”...

Телефон звонит поздно вечером. К тому времени я немного успокаиваюсь, перебираюсь на кровать и, как положено несчастной княжне, орошаю слезами мягкую подушку, покрытую шёлковой наволочкой. Вполне цивилизованно, но от этого не менее безутешно.

– Что с голосом? – спрашивает Орлов вместо приветствия.

И мне бы обрадоваться его появлению, взять себя в руки и как можно невозмутимее ответить: “Всё в порядке, тебе показалось”. Но обиженная девочка во мне начинает реветь ещё сильнее и зачем-то рассказывает о том, как меня обидела сестра.

О последствиях не задумываюсь. Ведь я похоронила надежду быть с ним…