. Неужели это правда? Мне кажется, будто в животе у меня открылась дыра и в нее дует.

– Спасибо вам, доктор Хайнрих, – в полной тишине говорит Вальтер и добавляет: – Нет ничего плохого в том, чтобы иметь мечту. – Его слова как бальзам на мою душевную рану. И снова подмигивает мне, второй раз за день. – Я должен вам заплатить, – продолжает он и, порывшись в пакетике, достает оттуда большую тянучку.

– Самая большая тянучка специально для малышки Хетти, – улыбается он, протягивая мне лакомство, и я чувствую, как бешено стучит у меня сердце.

– Спасибо. – Я беру конфету и сажусь на пол, спиной к стене.

Положив тянучку в рот, я жую сладкий золотистый кусочек. Он крупный и твердый, торчит у меня из-за щеки и никак не хочет уменьшаться. Струйка слюны вытекает из уголка моего рта, и я торопливо вытираю ее рукавом, чтобы никто не заметил.

– Очень красиво! – хохочет Карл.

Вальтер смотрит на меня и тоже смеется.

– На, возьми еще.

Но я только поджимаю губы и трясу головой, красная от смущения.

– Ура! – кричит Карл. – Найден способ заставить девчонку молчать! Поздравляю тебя, друг!

Комок встает у меня в горле, я вскакиваю и бегу к лестнице. Только на улице позволяю себе заплакать.

Бегу к дому, а мне вслед несется смех Вальтера и Карла, и я чувствую, как мое будущее, такое уютное и милое, разлетается на тысячи разноцветных осколков.

10 февраля 1934 года

Аугустусплац полна людей. Огромное прямоугольное пространство превращено в съемочную площадку. Сидя на высокой трибуне, которую соорудили специально для первых лиц города и их семей, я чувствую себя кинозвездой, ожидающей своего выхода перед камерами.

Я дрожу и плотнее запахиваю меховую накидку. Мощные прожекторы льют ослепительный свет, фасады всех домов по периметру площади занавешены огромными флагами со свастикой. Прямо под нашей платформой толпятся кинооператоры: курят возле своих трехногих камер, притоптывают замерзшими ногами, кутаются в пальто в ожидании главного. Глядя вниз, я вижу лица людей, обращенные в нашу сторону, крошечные флажки в их руках.

Мама стискивает мою ладонь.

– Очередь Карла, – шепчет она.

Карл, очень серьезный, одетый в форму, делает шаг вперед. Левой рукой он берется за знамя, правую поднимает: три пальца, прямые как стрела, вытянуты к небу. Приподняв подбородок, он не мигая смотрит перед собой.

– Адольф Гитлер, – не дрожащим голосом начинает он, – ты наш великий вождь.

Враги трепещут от звука твоего имени.
Настанет твой Третий рейх, воля твоя пребудет
                                               законом на земле.
Дай нам слышать твой голос и не оставь нас
                                                  своей командой,
Ибо мы будем покорны тебе до конца и отдадим
                                                    за тебя жизнь.
Слава тебе! Хайль Гитлер!

У меня перехватывает горло, жар волной поднимается откуда-то из глубин моей души. Карл, лучший брат в мире, темноволосый, темноглазый и красивый, вступает в ряды гитлерюгенда. Отныне его жизнь при надлежит Гитлеру.

Он принимает вожделенный кинжал и возвращается к своему шару[2]. Следующий мальчик выходит вперед и повторяет клятву. Когда посвящение проходят все, отряд покидает трибуну и возвращается на площадь. Весь ее периметр занят отрядами гитлерюгенда, а за ними радуется и машет флажками толпа.

Операторы проверяют камеры. На сцену выходит человек, подходит к единственному микрофону в цент ре и щелкает по нему. Раздается треск. Главное событие вот-вот настанет.

Но ждать приходится долго. Я уже не чувствую пальцев. Сколько я ни дышу себе в ладони, как ни притоптываю ногами, все равно холодно.