Кап… кап… кап…

Палач склонился над кадкой и помешал рукой чуть теплую воду.

Вода была густо-красной.

Палач отпрянул, и волосы у него на затылке встали дыбом. Его младшая сестра вместе с мужем лежали в собственной крови. Теперь Куизль различил и порез на шее Элизабет – словно скалился второй рот. Ее черные волосы спутанной сетью плавали на поверхности красной воды. У Андреаса Гофмана порез был таким глубоким, что голова едва держалась на туловище.

– Господи, Лизель! – Куизль обхватил голову сестры и погладил ее по волосам. – Что с тобой стало? Что же с тобой стало?

На глазах его выступили слезы – первые за долгие годы. Он поджал губы и заплакал.

«Почему? Ну почему я не пришел раньше?»

Лицо у Элизабет стало белым, словно мел. Якоб покачал ее и убрал волосы со лба, как он всегда делал в детстве, когда сестренка лежала с лихорадкой в кровати. И низким, срывающимся голосом принялся напевать детскую колыбельную.

Шум за спиной заставил его замолчать.

Куизль оглянулся и увидел, как в купальню осторожно вошли по меньшей мере пять стражников. Двое из них направили на палача заряженные арбалеты, а один медленно подбирался к нему с обнаженным клинком.

Это был сегодняшний начальник стражи.

Он поскреб бороду и, кивнув на два трупа, улыбнулся Куизлю.

– А ты, как я вижу, влип, баварец.

– Куда столько зверобоя! Господи, девочка моя! Ты где витаешь?

Вооружившись ложкой, Магдалена насыпала в котелок порошок из растертых трав и, когда над самым ее ухом раздался голос Марты Штехлин, испуганно вздрогнула. Девушка, конечно, знала, насколько важно соблюсти точное количество ингредиентов, но сейчас мысли ее заняты были совсем другим. И теперь, когда ее отчитала знахарка, она при всем желании не могла сказать, сколько зверобоя успела насыпать в медный котел. Зеленоватого цвета отвар кипел над очагом и распространял своеобразный аромат. Магдалена и так не могла толком сосредоточиться, а от душистого запаха становилась еще рассеяннее.

– Сколько раз тебе говорить: придерживайся рецептов!

Штехлин вырвала у нее ложку и сама принялась докладывать в котелок оставшиеся ингредиенты.

– С зеленым маслом, может, еще и ничего, – бормотала она. – А если так же будет с красавкой или ландышем? Мигом на костер угодим, как отравительницы. Так что давай-ка внимательнее!

– Я… мне жаль, – проговорила Магдалена. – Все из рук валится.

– Я уж заметила, – проворчала Марта. – Но и Резль ты таким образом вряд ли помогла бы. Остается только надеяться, что впредь люди будут приходить за спорыньей к нам, знахаркам. Лекари в этом ничего не смыслят.

Магдалена вздохнула и начала расставлять по полкам склянки и горшки. Она с самого утра рассказала Штехлин, в каких ужасных муках умерла вчера служанка пекаря. За последние два года между Магдаленой Мартой и сложилась настоящая дружба, хоть знахарка и была лет на двадцать старше. И ту и другую в городе недолюбливали, хотя многие тайком пользовались их услугами. Про них распускали всевозможные слухи, и мужчины обходили их стороной, так как считали, что женщины эти слишком уж часто вмешивались в божий промысел.

И все же Магдалене нравилась ее работа – будучи дочерью палача, она чуть ли не с рождения возилась с травами. Дочь палача знала, что хмель мог унять мужскую похоть, а манжетка помогала при беременности. Она знала средства, которые помогали женщинам забеременеть – или которые помогали вовремя избавить чрево от нежелательного плода. Магдалена и ходить толком не научилась, а отец уже начал показывать ей первые целебные и ядовитые травы. С тех пор она каждый год узнавала десятки новых – и теперь разбиралась в них едва ли не лучше самого палача. Ее знания уже не одну девушку уберегли от позорной участи стать матерью внебрачного ребенка. А кое-кого она, быть может, спасла даже от обвинений в детоубийстве – и от отцовского клинка.