А трусливый шакал братец? А мачеха – гадюка чище самой Ирии?

…Бездыханное тело отца на полу кабинета…

…Ледяная келья и родная мать с кинжалом…

Что уж тут даже упоминать о благородном и безобидном оборотне без тени?

По собственному лицу змеится едкая усмешка. Подождем, пока старый истерик прекратит дурацкий смех. Потерпим.

Ирия слишком устала, чтобы бояться – кого бы то ни было. Хватит!

5

– Значит, дочь Карлотты? – резко оборвал собственный хохот старик. – И, сударыня? У вас есть доказательства?

– Найдутся! – отрезала Ирия. – Живы те, кто знал об этом. И уж тем более – живы друзья и родственники посвященных в сию… омерзительную историю. Увы, правдивую.

Прости, дядя Ив! Но тебя старый мерзавец убить не посмеет. А дочери Карлотты нужно намекнуть хоть на кого-то. Она и так, как могла, отвела от тебя угрозу, заявив, что «посвященных» – целая шайка.

Получай против себя личный заговор, старый кретин! А если еще не кретин - станешь им после такого разговора. Если б не ты - мама была бы сейчас совсем другой!

– Конечно, клятва для Карлотты – звук пустой…

Вот ты и раскололся, гад ползучий! Мама, при всех ее, мягко выражаясь, недостатках, слово не нарушила…

Чем же она клялась - здоровьем Сержа? Первый сын всё-таки был ей дорог?

Карлотта Гарвиак сдержала клятву. Но тебе, старый мерзавец, об этом знать незачем!

– И прислала ко мне самую похожую на себя дочь, разыграв ее смерть? И зачем же, юная особа? Чтобы отправить меня вслед за вашим не слишком умным папенькой?

– Не вам рассуждать о его уме. И я его не убивала… – Не будь ее голос сам по себе столь усталым - следовало бы его таким сделать. – Это - дело рук моих мачехи и брата. Совместное.

Не исключено, что старый пень… то есть истинный рыцарь и столп благородства Ральф Тенмар не упустит столь соблазнительный случай отомстить нарушившей клятву Карлотте. А какой удар сильнее обвинения ее сына в отцеубийстве?

Хорошо бы. Слишком, чтобы такая авантюра удалась. А жаль…

Ирия – ужасная дочь. Но чувства вины перед матерью нет. Карлотта тоже пожертвовала. Невинно осужденной - ради преступника. Как раньше принесли в жертву Эйду - «во имя блага семьи».

Так что просто великолепно, если теперь справедливость восторжествует. Вот только вряд ли – на то она и справедливость. И старый хрыч тоже вряд ли заглотит столь вкусную наживку. На то он и старый, на то и прожженный.

– Это - правда? – прищурился вышеозначенный хрыч. Очевидно, переваривает выгоду от столь интересной новости…

Хорошо бы!

– Клянусь Творцом, – вздохнула Ирия.

– Поклянись любовью к моему сыну.

Приехали! Поверил-таки. Вот только как теперь быть? Можно клясться тем, во что не веришь, доказывая ложь. А вот ложью, отстаивая правду…

– Клянусь всем, что для меня дорого. Клянусь памятью вашего сына!

– Подойди сюда… графиня. Сядь! – старик указал на обитую синим сукном скамеечку у своих закутанных ног.

Вблизи одеяло - тёмно-бордовое. Как засохшая кровь.

Ну что хрычу еще надо? Оставит он Ирию в живых или нет?

Вблизи его лицо еще страшнее. Изборождено морщинами и бесчисленными красными жилками.

Склоняется.

Когтистая птичья лапа цепко стиснула подбородок гостьи:

– Страшись, если лжешь!

Ощущение, что шипящий голос исходит не из почти безгубого старческого рта. Из самих угольно-черных глаз с почти алыми белками. Горящих больным лихорадочным огнем.

В молодости эти глаза наверняка были красивы. А доживший до старости Анри стал бы копией этого дряхлого злобного коршуна?

А сама Ирия – чьей? Карлотты?

Возможно, смерть в юности – не самое страшное зло. Но прежде времени в Бездну всё равно неохота.