И те наперегонки побежали прочь.

А мы пошли за Марцеллом по длинному коридору. Мозаичные узоры на полу складывались в слово «SALVE», приветствуя гостей Октавиана.

– Это вестибул, – пояснил племянник Цезаря.

Следующую комнату с колоннами он назвал атрием. Отверстие между стропилами в потолке пропускало солнечный свет. По полу тянулись терракотовые канавки, ведущие к мраморному бассейну.

– Часто у вас идут дожди? – спросила я.

– Ну, летом… почти никогда. Зато зимой наши улицы утопают в грязи. – Марцелл указал нам еще на несколько дверей. – Здесь гостевые комнаты и таблинум, у мамы там рабочий письменный стол. Вон там – ларарий.

– А что это?

Сквозь приоткрытую дверь мы заметили длинный стол из полированного дуба.

Марцелл удивленно повернулся к Александру.

– Неужели в Египте такого нет? Это место, где мы по утрам приветствуем лар. – Увидев наши лица, он прибавил: – Лары – это духи предков, охраняющие домашний очаг и семью. Каждый раз, просыпаясь, мы предлагаем им хлеб и вино.

– И что, они радуются? – из любопытства спросила я, разглядывая длинный гранитный алтарь в нише и бюсты древних Юлиев.

– Об этом лучше спросить рабов, – рассмеялся Марцелл. – Ведь угощение в конце концов достается им.

После атрия мы опять вышли под открытое небо, в перистиль, посередине которого зеленел длинный сад с фонтаном, исполненным в виде мраморных львов, изрыгающих воду из пастей. Под сенью густой листвы укрывались бронзовые скульптуры. На скамейках, в тени увитых виноградными лозами решеток и пышно цветущих кустов, полулежали мужчины. Они молча подняли ладони, приветствуя нас, и племянник Цезаря пробормотал:

– Мамины строители.

В самом конце портика располагался триклиний (здесь обедали все домашние), а за ним, ближе к баням, – еще комнаты.

– Это моя спальня, – рассказывал Марцелл. – Это мамина. – Он указал на широкие створки, украшенные садовым пейзажем. – А это ваша.

Деревянная дверь распахнулась, и Александр не удержался от изумленного вздоха.

Комната была просто великолепна. Прикрытые занавесками окна выходили на балкон, где в расписных урнах росли пальмы самых разных видов. В Египте нам не доводилось видеть ничего подобного. Одна-единственная картина, три широкие кушетки вместо кроватей – и все-таки подлинно роскошная обстановка: четыре кресла, украшенные слоновой костью; светильники в виде трехголового Цербера, несущего пламя на кончике бронзового змеиного хвоста; складной стул из кедра, три столика и столько же тяжелых сундуков. Комнату готовили для троих, вот только Птолемей не доплыл до Рима. Я сморгнула слезы с ресниц, отгоняя мысли о родине. Северную стену покрывали росписи со сценами из Гомера, чтобы, засыпая, мы могли вспоминать величайшего поэта, рожденного на греческой земле. Мне удалось различить Агамемнона, Ахиллеса и даже Одиссея.

– Я думал, мы будем жить как пленники, – произнес Александр.

– В доме моей матери? – оскорбился Марцелл. – Вы гости.

– Цезарь убил наших братьев, – сурово напомнила я. – А завтра нас провезут по улицам напоказ.

Племянник Октавиана помрачнел.

– Дядя избавится от любого, кто может стать врагом даже в будущем. И окружает себя только полезными людьми. Его жена – в то же время его секретарь, а моя мама дает советы по части Сената. Агриппа всегда пригодится на случай войны, а Юба прекрасно знает людей и служит надежной охраной. Думаете, он бы хоть раз посмотрел на меня, не будь я старшим сыном своей матери? Тоже в некотором роде польза. Но здесь, в этом доме, – решительно закончил он, – вы наши гости.