— Сильна кровь атамана Лядова, — покачал головой лекарь, — так в тебе и бурлит. Давай я тебе сказок, что ли, почитаю душа моя.

— Сказок! — она смешливо хихикнула. — А и почитайте, нянюшка.

Он позволил ей уснуть только ближе к утру, когда окончательно убедился, что сознание у девицы ясное, память отличная и припадки и судороги ей не грозят.

Удостоверившись, что пациентка спит крепко и мирно, Гранин вернулся в переднюю и начал наводить там порядок, мыть инструменты и менять простыни.

Комнату заволокло щелочным паром, когда дверь тихо скрипнула.

Семен никогда так спокойно не входил, вечно он колотился да вопил с порога, а кроме Семена появляться здесь было и некому, поэтому позвоночник Гранина немедля охватило ознобом, и он быстро обернулся.

Великий канцлер Карл Краузе стоял, опираясь на трость и не глядя по сторонам. Гранин не видел его двадцать два года, и за это время его пленитель, кажется, нисколько не постарел. Именно таким Гранин его и помнил: сухощавым, прямым, как палка, облаченным во все черное, хмурым и с поджатыми тонкими губами.

— Как она? — не разменивая себя на приветствия, спросил канцлер.

— Спит, — ответил Гранин также коротко.

Старик прошелся туда-сюда, тяжело опираясь на палку.

— Рассказали? — наконец снова разомкнул он бескровные губы.

— У Лядовой серьезный ушиб головы. Ей всяческие волнения сейчас вредны для здоровья.

— Расскажите.

Гранин помолчал, не будучи уверенным, верно ли он истолковал приказ.

— Михаил Алексеевич, расскажите девочке правду, — повторил канцлер более настойчиво.

— Всю? — уточнил Гранин сухо. — И как вы велели умертвить ее любым образом?

— Мне нет никакого дела до того, как именно вы преподнесете сию давнюю историю, — резко откликнулся канцлер, — а требуется, чтобы Александра прониклась к вам особым доверием.

— Зачем?

— Уговорите ее оставить эту затею с дуэлями, и я вас вознагражу, — заявил канцлер.

Гранин усмехнулся.

— И какая же награда, по-вашему, покажется мне теперь достойной? — спросил он насмешливо. — Свобода? Так уверяю вас, к ней я давно уже не стремлюсь. Жизнь мне тоже не особенно ценна…

— Всякий к чему-то да стремится, — мрачно обронил канцлер. — Михаил Алексеевич, вы человек разумный и понимаете, что бывают муки куда страшнее неволи, так что не принуждайте меня прибегать к угрозам. Скучное это дело.

— Расстояние между кнутом и пряником у вас удивительно ничтожное, ваше сиятельство.

— Ну согласитесь, что образ жизни, который ведет Александра, совершенно не подобает особе ее возраста.

— Что это вы вдруг опомнились? Законные наследники закончились?

Глаза канцлера бешено сверкнули, и Гранин впервые за эту беседы ощутил болезненный укол страха. Ладони покрылись липким холодным потом, и он едва удержал на лице невозмутимую маску.

— Наследники, — совладав с собой, глухо проговорил канцлер. — Была у меня единственная дочка, Михаил Алексеевич, свет в окошке, так вы ее и забрали у меня.

Гранин промолчал. Вины за собой из-за этой смерти он не чувствовал и сообщил об этом еще при прошлой их встрече, но канцлер оставался глух к этим доводам.

— После смерти Катеньки я женился снова, — продолжал канцлер, — на молодой и здоровой женщине. И трое моих детей умерло еще младенцами. Наконец, с четвертой попытки супруге удалось произвести на свет мальчика… Сейчас ему одиннадцать, но уж больно он болезный, чахлый. Врачи весьма опасаются за его жизнь.

— И вы вспомнили про внучку, — бесстрастно констатировал Гранин, — которая, к слову, тоже едва живой родилась. Столетия межродственных браков или ваше увлечение темными науками?