В общем, не жизнь на корабле, а сплошная каторга. И вот теперь привела нас эта каторга в Немецкое море. Мотаемся по нему, держа курс к британским берегам. Шторм утих, что не может не радовать. Хоть развлекусь в своем «пузыре», глядя на то, как прямо сейчас Гончаров, побывав в каюте и полностью экипировавшись, выходит на улицу (это он так палубу прозвал), и начинается между ним и Лермонтовым короткий разговор:

«– …Я полностью готов.

– Отлично. Сегодня последний раз повторим второе занятие и приступим к следующему.

– Хорошо… И все же вам не кажется, что над моими потугами смеются матросы? Я ведь не Синий и не столь искусен, как он.

– У матросов на насмешки времени нет».

«О чем речь вообще?» – спросите вы. О фехтовании, друзья мои. О фехтовании, тысяча чертей.

От детских привычек избавиться трудно, поскольку они очень часто остаются на всю жизнь. Непродолжительной, но стойкой болезнью под названием «фехтование» я начал болеть именно с детства, насмотревшись однажды по телевизору очередных «Гардемаринов» – Д'Артаньян и Ко у нас уже тогда не котировались совершенно.

Но фехте ведь тоже нужно учиться. А поскольку фехтовальной школы, как и толковых инструкторов, в нашей округе не водилось, мы с приятелем Петькой Лебедевым решили обойтись исключительно подручными средствами и самообразованием. На беду отец в этот зимний декабрьский день вздумал пожарить шашлыки и не сразу заметил, как из связки стальных шампуров пропало две штуки. А дальше…

Даже спустя много лет, глядя на себя в зеркало, я всегда подмечал небольшой шрам под левым глазом – это первая моя боевая фехтовальная рана, полученная в ходе учебного, шампурного боя, проходившего у двухметрового снеговика (его тоже мы слепили). Как тогда одноглазым не стал, ума не приложу, но воплей, крови и родительской ругани было много.

Однако это мое прошлое, а настоящее господина Лермонтова тоже связано с фехтой. С ней он не расстался, даже выйдя в отставку и сделавшись завсегдатаем в фехтовальном зале при квартире старого Севербрика[36], где иной раз до седьмого пота изводил себя тренировками. И поскольку поблажек себе не давал, то и Гончарову тоже доставалось. До сих пор помню, еще до отплытия нешуточный спор на эту тему вышел. Ну чистая словесная дуэль получилась, где каждое предложение подобно удару клинка. Сходитесь, господа, сходитесь. Надобно уже начать поединок. И поединок был начат.

«– …Вы предлагаете мне вспомнить фехтование? – Гончаров настороженно, но резко бьет выпадом.

– Да, фехтование, – отвечает ему Лермонтов, решив перейти на проверенные временем, заученные еще у Севербрика канцелярские истины. – Иначе искусство с ловкостью владеть каким-либо ручным холодным оружием. Упражнение это, приводя все тело в движение, есть чисто гимнастическое, подчиненное своим основным правилам и приспособленное к роду каждого из ручных оружий, какими считаются шпага, палаш, сабля, ружье со штыком и копье. Из них шпага составляла всегда неотъемлемую принадлежность дворянина, и поэтому умение ловко владеть ею – прежде всего подчинялось правилам и образовывало собою отдельное искусство…»

Гончаров, однако, упорствует, «тыкаться вертелами» не хочет, напирает на то, что владение шпагой и тем более саблей для нынешнего времени – анахронизм и не пригодится даже в случае сатисфакции[37]. И это после более чем красноречивого происшествия с сикхом!