— Да где мои таланты-то? — невесело усмехаюсь.

— Они есть, — уверяет «Джо Блэк» и уверенно улыбается. Похоже, что он и вправду верит в то, что говорит. — У тебя сильная восприимчивость к внешней энергии и личный резерв значительно выше среднего. Осталось поверить в это самой, и все получится, — передергиваю плечами. Легко сказать: поверить самой. — И не торопить саму себя, — мягко добавляет мужчина. — Я просто хочу сказать, что всегда тут и готов помочь и выслушать, если понадобится. Как и остальные педагоги, — снова улыбка, теплая-теплая, как у доброго дедушки. Только на лице Брэда Питта, ага. — Главное: не замыкайся в себе.

— Я постараюсь, — обещаю.

Зря я, наверное, так невзлюбила его с первого взгляда. Нормальный мужик, хочет расположить к себе студентов, интересуется их моральным состоянием…

— Расскажешь мне о себе? — спрашивает, чуть склонив голову к плечу.

Может, и нормальный, но все равно навязчивый.

— У вас же есть мое досье… — начинаю и обрываюсь, остановившись взглядом на бабочках.

Внутренности скручивает. Как я могла забыть?!.

…— Мы очень скоро вернемся, — улыбается мама, касается моей щеки кончиками пальцев, а затем наклоняется и целует; весело подмигивает. — Даже соскучиться не успеешь.

Шмыгаю носом, сдерживая слезы, и пытаюсь строить из себя взрослую. Мама все видит, и, кажется, ее глаза тоже на мокром месте; сомневается, не стоит ли все отменить.

— Ну, чего? — мы стоим возле подъезда, откуда появляется папа с чемоданами; засовывает их в гостеприимно распахнутый багажник такси. — Кого хороним? — подходит и подхватывает меня, подбрасывает в воздух; смеюсь. — Вернемся, подарков привезем.

Ставит на землю.

Подходит бабушка, берет меня за руку.

Они садятся в такси.

Ветер раздувает подол маминого летнего платья.

Белого.

С махаонами…

Больно.

Меня накрывает. Пол под ногами начинает шататься.

— Лера! — слышу взволнованный окрик, но не могу с собой справиться.

Звон бьющихся стекол, грохот оконных рам, завывающий ветер. Хватаюсь за голову, падаю, колени бьются о белоснежный ковер. Мне кажется, что моя голова сейчас лопнет. Больно.

Шум смолкает так же неожиданно, как и появляется. Кажется, я снова могу дышать. Что и делаю, тяжело, с надрывом, со свистом в легких. Открываю крепко зажмуренные глаза и вижу директора, лицо взволнованное. Он тоже на коленях, на этот раз позабыв о том, что брюки могут измяться. Стоит напротив, а его большие ладони поверх моих, сжавших виски.

— Лера, ты меня слышишь? — видимо, спрашивает не в первый раз.

Медленно киваю. В голове звон.

— Слышу, — шепчу. Сил говорить громко нет.

Это же надо — снова «взорваться», да еще и прямо в кабинете директора. Реутов же говорил, что после такого всплеска, как тот, что произошел у меня при виде мертвой бабушки, я не скоро смогу устроить большой бадабум. Хотя и пол вокзала ломать от злости я тогда тоже не должна была. Черт-черт-черт.

— Лера, что случилось? — Станислав Сергеевич убирает от меня руки, но с пола пока не встает; заглядывает в глаза.

Что уж теперь? Шмыгаю носом, отвожу взгляд, пялюсь на свои колени, которые непременно бы разбились, не будь напольное покрытие достаточно мягким.

— Помните десять лет назад пассажирский самолет разбился? — заговариваю глухо. — Мои родители решили полететь в отпуск без меня. Подумали, что я уже взрослая и могу остаться с бабушкой. Я осталась. А они не вернулись... — замолкаю. Мужчина напротив ждет и не торопит. В горле ком размером с хэллуинскую тыкву. — На маме было платье с такими же бабочками… В тот день. Вдруг вспомнила.