Сама Аршанская после беседы с директором выглядела озадаченной. Интересно, чем он ее так удивил? Не восхитился? Хотя ей ли горевать — вон у Аршанской сколько поклонников: и Дэн, и Холостов, и Мишка из другой группы, и Елисей из еще одной. И это только те, кто проявляют свою симпатию открыто и то и дело вьются вокруг длинноногой блондинки. Остальные льют слюни молча — знают, что не перепадет. Впрочем, про симпатию всех перечисленных я, может, погорячилась: Костя Холостов — та еще темная лошадка. Если Денис и правда смотрит на Людку с обожанием, то Мажор, скорее наоборот, позволяет себя обожать.

— Как баба, ломается, — как-то сказала как отрезала Яна, наблюдая их «брачные танцы» в коридоре.

Каюсь, смеялась до слез. Даже сейчас смешно. Может, Люда ошиблась в ориентации не только Кожуховой?

В приемной директора меня встречает Жанна Вальдемаровна. Ну как — встречает: кивает, не поднимая глаз от разложенных перед ней на столе документов, и машет в сторону высоких двустворчатых дверей. Пожимаю плечами — ладно, как скажете.

Стучусь и дергаю дверь на себя.

Кабинет Станислава Сергеевича впечатляет размахом: огромный, светлый, с мягким ковровым покрытием. Ковер такой белоснежный, что мне даже как-то неловко наступать на него кедами, но быстро отвлекаюсь и засматриваюсь на жалюзи, колышущиеся от ветра на приоткрытых окнах, — белые с прозрачными фигурками распахнувших крылья бабочек, судя по форме, махаонов. От движения воздуха создается полная иллюзия полета и взмахов крыльев. Красиво.

Сидящий за столом у окна директор улыбается мне как старой знакомой. Вот чудак — держит бабочек за спиной, а сам пялится в лакированные двери.

Князев встает и шагает навстречу, а я запоздало понимаю, что он мог неверно истолковать восторг в моем взгляде. Я же на него даже не смотрела! Мне махаоны понравились.

— Лера, рад тебя видеть! — у него бархатный голос и теплые руки; бережно сжимает в пальцах мою ладонь. Терпеть не могу нарушение личного пространства, но от его касания ничего, почти воротит. Терплю. — Как дела? Как привыкаешь к новому месту?

Выдержав тридцать секунд приличий, отнимаю руку и прячу обе в карманах джинсов; перекатываюсь с пятки на носок. Неловко мне. Да еще и это «Лера» и на «ты» — он же меня впервые видит.

— Хорошо все, — говорю. Он же всерьез не рассчитывает на откровенность, правда? — Комната отличная, — вспоминаю первое впечатление Русика о Сурке, когда понимаю, что короткого «хорошо» не достаточно, и нужно сказать что-нибудь еще. — И кормят тоже отлично.

Князев смеется. Ожидаю, что он вернется за стол, а мне предложит кресло для посетителей, но директор направляется к кожаному белому дивану у стены и манит меня за собой. Диван, значит? Ну хоть не кушетка, как у мозгоправа.

— Присаживайся, — улыбается; а сам уже сел, поддернув на коленях брюки с идеальными стрелками.

Сажусь. На самый край, подальше. Ладони между колен, спина прямая.

— Спасибо, — бормочу. Надо же поблагодарить, да же?

— Не стесняйся, — продолжает улыбаться директор. Сейчас он просто до жути похож на Брэда Питта в роли Смерти. — Ты же меня не боишься, правда?

Нет, не боюсь. Но его дружелюбие, панибратство, а еще то, что мое тело почти спокойно пустило его в свое личное пространство, меня настораживает. Вдруг это не природное обаяние, а магия? Или я уже вижу магию везде, даже там, где ее нет?

— А вы снадобья для чтения мыслей не выпили, чтобы знать наверняка? — спрашиваю, глядя на него с подозрением. Вечно забываю, что они так умеют, а потом спохватываюсь. Слава основному педагогическому составу, они вроде не злоупотребляют этой возможностью на ежедневной основе, но мало ли.