Я покрутил тлеющую сигарету в пальцах, а потом, стряхнув пепел в пепельницу на углу стола, снова сжал фильтр зубами. Как правильно сказал Виктор — я коп, который проработал двадцать пять лет в городе, где не всякий столько живет. Если меня что-то и убьет, то точно не рак легких. В конце концов, легкие можно заменить, причем «настоящие» обойдутся дешевле кибер-имплантов.

Докурив и помыв посуду, я переоделся из халата в домашние штаны, футболку и прошел к своему рабочему столу. Походы Шарпа к Джеймсу Рэю никогда не ограничивались минуткой-двумя — тяжкая доля начальства изводила их обоих, и они оба скучали по тем временам, когда могли позволить себе сорваться на полевую работу. Шарпу в какой-то степени везло, ему хотя бы не приходилось встречаться с нынешним комиссаром, которого назначил еще предыдущий мэр. Джеймс вынужден был лично смотреть на эту холеную морду минимум несколько раз в месяц, а общаться – каждую неделю.

Включив терминал, я сел в кресло напротив, дождался, пока на развернувшейся голограмме появится соответствующий значок, и, вытащив разъем личного подключения, вставил его в специальное гнездо на столе. Несколько мгновений система идентифицировала меня, обмениваясь запросами и получая в ответ недостающие фрагменты ключей, и, наконец, загрузила рабочий интерфейс.

Вытащив из собственной памяти видео, скачанное с планшета, я перебросил его в память терминала и, взяв в руки гитару, стоящую возле стола на подставке — полуакустика, из настоящего дерева, а не вот это вот все! — принялся машинально перебирать струны, извлекая из инструмента простые аккорды.

Терминал я приобрел почти сразу, как получил категорию детектива-специалиста. Количество бюрократии на этом этапе начало превышать все приемлемые для меня нормы, и даже не взирая на вполне высокую скорость печати и четкое понимание, что и куда, я тратил на заполнение всех этих отчетов половину рабочего дня. Терминал этот вопрос решил, ускорив процесс работы с любыми формами почти в три раза, пусть и пришлось отдать за его установку хорошую сумму, а потом еще месяц учиться передавать только нужную информацию усилием мысли. Только Элен, спустя четыре месяца моих активных вечерних посиделок перед вирт-монитором, очень аккуратно выразила надежду, что, может быть, я могу хотя бы какие-то звуки издавать, а не просто сидеть без единого движения в кресле? Моя неподвижность жену нервировала и даже немножко пугала... И тогда я снова взялся за гитару, которую почти забросил из-за очень плотного рабочего графика. Играть меня учил еще отец, и в целом, выходило неплохо для любителя. Жаль, что его таланта к пению мне не досталось. Одно из немногих светлых воспоминаний детства: отец, сидя на трехногой табуретке, опирается на стену нашей небольшой кухоньки, аккомпанирует себе на гитаре и поет маме, которая готовит ужин... Румынского Элен не знала — встроенный в нейролинк переводчик с понятием художественного перевода знаком не был — но ей все равно нравилось то неказистое мурлыканье, которое я издавал под гитарный перебор свободными от работы вечерами все десять лет подряд.

Элен не стало, а привычка осталась, став чем-то необходимым, неуловимо важным. Став якорем, который связывал меня с тем, прошлым, другим мной. И с той женщиной, которую я любил.

Под нехитрую мелодию я разбирал видео на кадры, вычленяя самые удачные с наиболее видными лицами участвующих. Потом заставил доработать изображение, пытаясь вытащить из пережатого файла те немногие данные, сохранившиеся в кодеках, и отправил полученные «портреты» на поиск совпадений в офлайн базу, которую вручную приносил с работы по разрешению шефа. Этот процесс должен был занять какое-то время, потому, поставив гитару на место и отцепив личный порт, я закинул еще один бургер в духовой шкаф и, глянув на экран коммуникатора, решил, что самое время сделать еще две кружечки кофе — работа с видео заняла у меня почти сорок минут, и Шарп, скорее всего, уже где-то на подходе.