– Ага, конечно, вдруг ты фанатка K-pop? – ядовито усмехнулся Димка, поворачивая голову и устремляя взгляд в другую сторону коридора. Туда, где в окне серело пасмурное небо ранней осени – бабье лето в этом году было своеобразным, то хмуро и сыро, то не по-осеннему жгучее солнце.

– Почему бы и нет? – парировала Вера. – Зато через пару месяцев они будут помнить только маску, не лицо. Мы выпустимся, а уже на следующий день не вспомним друг друга, даже нос к носу столкнувшись в магазине.

– Не думал, что у тебя настолько паршивая память… – отозвался Дериглазов, отмечая, как быстро плывут по небу тучи. Вот только что уголок был в поле зрения и уже скрылся за оконной рамой.

– О, во мне можешь не сомневаться, – послышалось ворчание в ответ.

Дима едва смог удержаться от колкости, хотя на языке так и крутилось что-то в стиле: «Не переживай, я проверил на практике», «Так и думал, склероз налицо!», «Точно, какие сомнения, когда ты лучшего друга уже пять лет вспомнить не можешь?». Но каждый раз, когда слова уже были готовы сорваться с губ, в голове словно что-то перещёлкивало: каким же жалким он будет казаться! Любая его «едкая» реплика докажет только одно: Дима до сих пор обижается, расстраивается, помнит.

Нет.

– Дим?

Проводив взглядом ещё одну тучу, убежавшую за прямоугольник окна, он глубоко вздохнул и обернулся. Вера всё так же сидела на диване, только поза стала напряжённей – не умирающий лебедь, откинувшийся на мягкую спинку, а собранный, сосредоточенный боец. Что, впрочем, недалеко ушло от истины: когда твоя мать владелица частного охранного предприятия, носящего гордое имя «Сокол», ты и сама обязательно станешь соколицей. Если она в шестнадцать подобно Рембо буквально за минуту врывалась на второй этаж, то что уж говорить о способностях, когда после аварии лучшей реабилитацией Веры стали тренировки, тренировки и снова тренировки? Кажется. По крайней мере, Димке так её брат рассказывал.

– Ну?

– Ты злишься.

– А ты констатируешь факты! – фыркнул он. – Конечно, злюсь.

Хотя Димка понимал, что врёт сейчас сам себе. Нет, он не злился, ни капельки. Отвратительную смесь горечи и разочарования, которую он испытывал, невозможно назвать «злостью», это… это просто… чувство потери, от которого давно уже нужно было избавиться. Мерзкое ощущение, которое постоянно преследует его с того самого вечера, когда они впервые решили «не общаться».

Впрочем, с тех пор таких договоров была уже сотня. Последний продлился почти год – самый долгий и отчаянный. Но всё равно они вновь смотрят друг другу в глаза, молчат и, кажется, возвращаются к прежнему разговору.

– Я слышал о реформе и о том, что заочников перекинут в другие группы. Сожалею, – наконец, добавил Дериглазов. – Даже читал, что всем выпускникам придётся учиться лишний год.

– Мне пришлось сдать летом лишние экзамены, чтобы ничего не потерять, – согласилась Вера, с удовольствием сменив тему. – Три зачёта ещё остались до нового года, буду разбираться перед практикой.

– Значит, ты специально решила попасть в выпускную группу, даже помня, что в ней могу оказаться я? Чтобы потом показывать чудеса игнора?

– Чтобы скорее выпуститься и заниматься любимым делом! – глаза Веры гневно сверкнули. – Ты же младше, я вообще не думала, что мы можем столкнуться.

– На полгода, Вероцкая! – вспылил он.

– Но всё равно же младше. И раньше учился на класс ниже.

– Да, особенно если учесть, что очники учатся четыре года, а заочники пять. Простая арифметика.

Вера ничего не ответила, лишь раздражённо взмахнула рукой и тяжело задышала – то ли от недовольства, то ли от аллергии, которая, судя по голосу, продолжала сдавливать горло. Но пара секунд молчания, и она взяла себя в руки: