Шрамы останутся. На прекрасном лице (и теле) его Веры останутся шрамы. Но ведь это всё равно ЕГО Вера.

Дериглазов: «Солнце, что за глупости? Ты у меня всё равно самая прекрасная. Давай, я приду завтра и поцелую каждый шрам. И он обязательно заживёт».

Вероцкая: «Дим…»

Дериглазов: «Что?»

Вероцкая: «Дело не только в этом. В шестнадцать вся жизнь впереди».

Дериглазов: «И?»

Конечно, он тогда не поверил ни единому слову. Не смог. Кричал, звонил Стасу, требовал, чтобы его сестра сказала это всё в глаза, даже раздолбил почти новенький мобильный. По голове его за это не погладили, но телефон купили новый с условием, что этот останется цел, даже когда он вновь откроет на нём тот злополучный диалог.

Вероцкая: «Я не люблю тебя больше. И, кажется, никогда не любила».

И вот спустя почти пять лет с того дня Дима сидел перед ней на корточках, осторожно перебирал тонкие пальцы, словно ничего плохого никогда не случалось, и думал: как бы всё сложилось, если бы он тогда тоже был в машине?

Димка криво усмехнулся. Скорее всего, даже в этом случае всё изменилось бы до неузнаваемости, и они перестали бы общаться. Особенно в этом. Потому что единственное место в машине, оставшееся свободным в тот вечер, грозило своему пассажиру быстрой, но болезненной смертью. Возможно, ему бы даже отсекло пару конечностей… Где уж тут шрамы Веры?

Сказать больше было нечего, мгновение слишком затягивалось, поэтому Дима заставил себя подняться и отойти подальше – выглянуть в коридор, по которому должна была пойти врач, возвращаясь к кабинету. Что бы ни случилось, ждать больше десяти минут он не собирался: если не явится хотя бы медсестра, просто подхватит Веру под локоток и увезёт в больницу. В идеале было бы наведаться к матушке в ресторан – он всего в трёх кварталах от вуза, и там есть аптечка на все случаи жизни, а антигистаминные вообще имеются как в десятке видов таблеток, так и в уколах. Но мама сегодня дома пытала старшего брата.

– Значит, всё как всегда, да? Мы друг друга не знаем? – вопрос вырвался сам собой, даже расстояние не помогло его удержать.

– Слушай, я хочу здесь освоиться, – тихонько отозвалась Вера с дивана. – Пусть не стать своей, но спокойно выжить до конца года. Мне не нужно лишнее внимание.

– То есть в первый же день вывалиться из кабинета, хрипя точно свежеподнятое умертвие, это не «лишнее внимание»? – усмехнулся Дериглазов. – А признать, что знакома со мной, – лишнее?

Он не оборачивался, продолжал смотреть в конец коридора, где в любой момент могла вынырнуть из-за угла медсестра. До звонка с пары было ещё минут десять, все сидели по аудиториям, и казалось, сейчас они здесь совершенно одни. Одни во всём мире.

Жаль только, что в который раз повторяют совершенно идиотский разговор.

– Я не специально привлекла внимание, это аллергия!

– Отлично, пусть так, но ты послала лесом нашего активиста, расстроила старосту и явилась в институт в маске. Думаешь, это помогает строить из себя невидимку? – пожал плечами Дима.

Вдалеке что-то хрустнуло, словно кто-то едва слышно шагал к спорящим в закутке старым знакомым, однако коридор по-прежнему оставался девственно чист.

– Ваш староста чуть не разбил мне нос, а активист… ой, неважно. – Дериглазов спиной чувствовал, как Вера поджала губы и раздражённо сложила руки на груди. По крайней мере, раньше она всегда так делала, когда злилась. – Ты ведь понимаешь, что я не могу иначе? И да, даже закрывая лицо, можно не привлекать внимания, если не искать лишних раздражителей. Особенно закрывая лицо. Маска будет смущать окружающих день, два, неделю, но потом она станет обычной блажью чудной девчонки, которая никому не нужна.