Я поливаю устрицы лимоном и с наслаждением пью их соленый сок, заливая его ледяным rose. За столом сидят примерно тридцать человек моих коллег, пиджаки уже сняты, галстуки ослаблены и кондиционированный воздух ледяными струями бьет в мою голую спину, но мне так жарко, что я почти не чувствую холода. Тем более рядом сидит нью-бизнес, рассказывает мне о своих новых крутых клиентах и как бы ненароком, якобы по-дружески, постоянно приобнимает меня за талию. Но я его почти не слушаю и не обращаю внимание на его навязчивые ухаживания, а слежу за Димой: он сидит на другом конце банкетного зала и ведет какую-то с виду важную светскую беседу с коммерческим директором.

Подают горячее: оленина с брусничным соусом для наших заморских гостей, стейки из аргентинской мраморной говядины и лепестки из стерляди и дальневосточного лосося с крошкой из кедровых орешков. На заднем фоне играет расслабленный ди-джей микс, беседа за столом течет все свободнее и непринужденнее, мужчины с азартом пьют водку из ледяных стопок, лица у всех раскраснелись, я почти не слышу, о чем мне говорят, и только улыбаюсь всем в ответ. После пары бокалов мне становится легко и свободно. Как в юности, когда мы пили дешевое болгарское вино в подворотнях.

И вот зал наполняется гулом человеческих голосов и смехом, в углу зала уже вовсю работает ди-джей, выставляя звук на все большую громкость, и посмотрев в окно, я вдруг замечаю, что Москва уже укуталась в шаль своих летних сумерек. Больше нет смысла ждать, ведь я всегда была самой взрослой и опытной из нас двоих: я прошу поставить Soul Kitchen the Doors, подхожу к Мите, беру его за руку и увожу на танцпол, где мы танцуем, как делали в детстве под дождём на пьяных улицах Ёбурга под нашего идола Джима Моррисона. Я отшвыриваю свои дурацкие каблуки в сторону и босиком, разгоряченная и свободная танцую в центре зала, куда сразу начинают высыпать и остальные гости, и вот уже весь ресторан движется в ритме Break On Through. Митя прижимает меня нежно к себе, гладит мою прохладную спину, и мы с ним проваливаемся в другое измерение этого дня…

Московский вечер погасил огни, веранда ресторана расцвечена светлячками сигар и хрусталем женского смеха, а мы с Митей обнявшись уходим в еще совсем юную ночь. По дороге мы заходим в винный магазин, берем ледяное просекко из холодильника, заворачиваем его в бумажный пакет и отправляемся по моим любимым маршрутам: Замоскворечье, Китай-город, Маросейка и Солянка…

Мы делаем остановку в первой подворотне (на карте Москвы еще остались такие белые пятна), пробка бьется об обшарпанную стену, душа вина с легким шипением вырывается из бутылки, и я делаю прямо из горлышка глоток все еще холодного просекко, затем второй и, впившись в губы Мити долгим поцелуем, вливаю ему в рот искрящийся напиток. В ответ его сладко-соленый язык шустрой рыбкой проскальзывает мне в рот и пробегается, словно по клавишам, по моим зубам, и я начинаю смеяться: я помню, как он это делал много лет назад! Жадно, словно только что научившийся целоваться мальчишка, он исследует каждый уголок моего рта, я хватаю кончик его языка и начинаю его посасывать, а внизу моего живота теплым зверьком начинает пульсировать желание, и мне уже не сдержать стонов от острого наслаждения, которое волнами прибоя бьётся внутри меня.

Митя делает еще один глоток просекко, и я тоже: мы всю юность были пьяны какой-то неимоверной дрянью, и сколько бы мы не зарабатывали теперь и какое дорогущее бы вино мы не пили, ледяное горлышко одной на двоих распитой бутылки в запыленной подворотне стоит самого дорогого Dom Perignon.