- Поцелуй меня, мой король, - хриплым голосом произнесла женщина и потянулась к Таллену. Тот гибко наклонился и накрыл алые губы своими.  Поцелуй был долгим. Руки короля отпустили бедра и переместились на грудь. Они мяли ее и поглаживали, и каждое их движение сопровождалось ответным постаныванием женщины.

- Прикуси сосок, я хочу…

Губы короля оставили цепочку следов на влажном теле и, достигнув груди, втянули сосок в рот.

- Ах…

Язык собрал влагу в ложбинке между полушариями, вновь вернулся к груди, но уже к другой, еще не обласканной. Звучные поцелуи, стоны и страстный шепот преумножало эхо, и вместе с капелью и плеском воды создавало чувственную музыку любви. Незнакомую мне, неиспытанную.

«Она стонет не от того, что ей больно. Ей приятно. Ей очень приятно», - я сделала осторожный шаг назад. Что я помнила из своего первого постельного опыта? Мне было больно и тошно. И я хотела, чтобы все быстро закончилось. Здесь же любовники не спешили, старались продлить удовольствие, умышленно не доводя его до накала.

Я зажмурилась, прогоняя видения моей, такой непохожей ночи, а когда открыла глаза, то встретилась с взглядом короля. Его улыбка была улыбкой охотника, выследившего добычу. Не отпуская меня, продолжая удерживать установившуюся связь, он приподнял фаворитку за бедра и вошел в нее. Порывисто, глубоко. И лишь когда она закричала от наслаждения, закрыл глаза, позволяя мне уйти.

Я вернулась к комнате Велицы. Потопталась, кусая ногти, у ее двери, а потом решилась: пойду через двор. И пусть на мне нет теплой одежды, лучше замерзнуть, чем бежать, сгорая от неловкости, через купальни.

***

На завтрак я не пошла. Велица все поняла без слов и прислала ко мне с подносом Палека. Хорошо, что пришел сын кухарки, иначе я так и изводила бы себя вопросами: зачем король это сделал? Почему не обругал, не прогнал прочь, а закончил то, что другой женщине принесло удовольствие, а мне лишь боль? К чему эта издевательская открытость?

Да и я чувствовала себя виноватой. Подглядывала, нет, чтобы уйти сразу. Почему осталась, почему позволила себя поймать?  Я, наверное, больная. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу, как подрагивает грудь фаворитки. И стоны. Стоны, стоны, стоны…

- Велица прислала, - мальчишка бухнул на стол поднос. По-хозяйски переставил на расстеленную скатерть кувшин с молоком, краюху хлеба, кусок сыра. Развернув тряпицу, вывалил на блюдце засахаренные сливы.

- Съешь одну, - я по глазам видела, что такое лакомство для мальчишки недоступно. Он угрюмо покачал головой. – Съешь, я разрешаю.

Он, так и не посмотрев на меня, ухватил одну.

- Мамке.

- Возьми тогда еще.

- Не можно. Велица ругать станет, ежели узнает.

- Не узнает, - я поднялась, высыпала все сливы назад в тряпицу и вручила Палеку. Тогда он сунул в рот ту, что держал в кулаке. Зажмурился от удовольствия.

- Скажи, а куда ты тащил тяжелые ведра?

- Когда? – взгляд честный-честный.

- Вчера. Ты еще от меня убегал.

- Вот еще. Зачем мне надобно с помоями бегать?

- С помоями? – вот не показалось мне, что в ведрах помои. Куски печени и требуха. Я видела однажды, как разделывали коровью тушу.

- Ну да. Их с центрального входа выливать в обрыв не можно. Весной вонять начнут. Приходится таскаться к морю через задний двор.

- А кто рычал в пещере?

Палек задумался. Почесал макушку.

- А! Так море же!

- Не похоже, - я поджала губы, не соглашаясь с объяснением.

- Ну как же! Внизу в пещерах бьет ключ, а когда море волнуется, то доплескивается до горячих камней. Вот и получается страшный звук. Хорошо еще паром не обдало. Вы это… будьте поосторожней.