– Дай мне желтую нитку, – просила я, но она снова качала головой.

Потом кровать возвращала меня к маме. Я бы радовалась, если бы бабушка разрешила мне полежать на ее кровати в другое время, а в те дни я хотела лежать на полу – он бы не бросал меня вверх-вниз. Я просила, чтобы меня переложили на пол.

– Пол холодный, тебе надо быть в тепле, – говорила мама.

Один раз кровать меня подкинула наверх, я проснулась и почувствовала, что огонь уже не горит так сильно. Но рука, которая крутила ноги, перешла на грудь и стала сильно на нее давить. Мое горло сузилось, воздух не попадал в него, я дышала как бабушка, когда она нюхает табак. С каждым вздохом рука давила больней. Внутри совсем не осталось места для воздуха. Он выходил из меня с таким неприятным звуком и такой горячий, что я могла обжечь маме лицо.

Я не знаю, сколько дней прошло. Помню, как кровать в другой раз забрала меня вниз, я снова пила горячий чай, а потом вернула наверх, и я услышала голос бабушки.

– Свадьбу все равно через неделю сыграем, – говорила она. – Завтра позовем к ней муллу. А что делать? Сама слышала, что врач сказал…

– Она не умрет, – услышала я голос мамы, она говорила шепотом, – не надо свадьбу торопить. Она поправится.

– Потом траур держать, год ждать, – сказала бабушка, и кровать снова забрала меня вниз.

Моя прапрабабушка была не похожа на бабушку. Прапрабабушка была красивой, с белой кожей, черными бровями и красными губами. Как она могла родить дочку, которая потом родила такую страшную бабушку? Моя бабушка была похожа на аждаху.

Мы ткали ковер. Прапрабабушка положила мне в руки пучок зеленых ниток, и я ткала своего барана. Он получался у меня треугольным, но мне все равно были хорошо видны его копыта и кучерявая шерсть. Я могла гладить его сколько хочу. Я погладила своего барана, и вдруг он заблеял. Как я обрадовалась! Прапрабабушка перестала ткать, повернула голову на его голос, желтая нитка повисла в ее пальцах. Мне тоже голос барана показался каким-то странным. Кровать бросила меня вверх, и я увидела человека в белой одежде и с длинной бородой. Он наклонился ко мне, перебирал пальцами четки и пел молитвы. Это мулла, поняла я. Зачем он пришел? Откуда знает, что я разговаривала с шайтаном? Я так испугалась, что опустилась вниз, и только взялась за зеленые нитки, как голос муллы вернул меня наверх. Я снова нырнула вниз, а он опять достал меня наверх. Я прыгала как мячик – туда-сюда, туда-сюда.

– Мама, положи меня на пол, – стала просить я. – Мама, я не могу больше, положи меня на пол.

Мама взяла меня на руки и унесла в коридор. Там, в самом конце, у нас сломана крыша, и когда дождь, из дырки течет вода. Сейчас из нее падало жирное солнце. Я хватала луч рукой, мне казалось, это пучок желтых ниток, я хотела вытащить из него одну.

Мама прижала меня к себе, и я почувствовала, как шевелятся ее ребра.

– Аллах! – крикнула она в эту дырку. – Аллах, не забирай мою дочку! Лучше меня забери! Меня забери! – кричала она. – Оставь ее! Бери меня, я все равно жить не хочу! Аллах!

Мои тяжелые веки закрывались, и когда я их почти закрыла, оставив только узкую щелку, желтое солнце стало зеленым и упало на мамино лицо.

– Аллах! – кричала она. – Забери вместо нее меня!

Я уснула.

Когда я проснулась, то снова лежала на кровати, но она уже не подбрасывала меня вверх-вниз. Мама сидела рядом. Она смотрела на мое лицо. Она смотрела мне прямо в глаза, и от ее взгляда у меня теплели ступни и ладони. Не знаю, сколько времени я так пролежала, но за эти дни мама стала совсем некрасивой.