Бычок и телка были выбраны. Пришел муж Салихи, и они вдвоем с дедушкой связали им ноги веревками. Бычок был рыжий, телка – черная. Это был первый день, когда я поднялась с кровати. Бычок и телка лежали на боку во дворе. Посмотреть пришли сыновья Салихи. Они крутились рядом с дедушкой, когда он точил нож о желтый камень. Мне не нравился скрип железной ручки, которую дедушка крутил правой рукой. Бычок и телка кричали. Почему он не наточил нож раньше, не понимала я.

Мама принесла два широких железных таза. Их редко вынимали из хлева. Мама двигалась еще медленней, чем всегда. Готовились к свадьбе. Свадьба через три дня. Через два дня из армии возвращается мой дядя Хаджи-Мурад.

Я стояла на верхней ступени лестницы, держась за перила, чтоб не упасть. Я ковыряла их ногтями. Мне было не жалко бычка и телку, просто они неприятно кричали и закатывали глаза, как мой отец. Каждый раз, как они мычали, жилы на их шеях напрягались, а глаза уходили так далеко, что были видны только белки. Они трясли ногами, чтобы сбросить веревки, но веревки были завязаны на несколько узлов. Откуда они знали, что их сейчас зарежут? Сыновья Салихи толкались и крутились.

– Иди в дом. – Мама потянула меня за плечо, но я сбросила ее руку:

– Хочу смотреть.

Дедушка подошел с ножом сначала к бычку. Бычок посмотрел на нож и закричал так, что у меня внутри все задрожало. Муж Салихи навалился на него. Телка забилась так сильно, что я подумала, она сейчас сбросит веревки, но не сбросила.

– Бисмилля… – сказал дедушка и медленно провел ножом по шее бычка, и из нее брызнул целый родник крови, ударил дедушке в лицо, и дедушка засмеялся, с его подбородка капала кровь.

Я тоже засмеялась. Сыновья Салихи засмеялись. Телка замолчала и даже перестала дышать, как будто мертвая.

Глаза бычка закатились внутрь и больше не вернулись. Родник бить перестал, теперь из горла тек медленный ручей, дедушка подставил под него таз. Бычок еще долго дергал копытами. Его тело шевелилось, даже когда ему отрезали голову. Я не буду есть эту голову.

Дедушка подошел с ножом к телке. Она только один раз дернулась, перед тем как дедушка, повторив «Бисмилля…», провел по ее горлу. А потом, наверное, поняла, что это не нужно. Дедушке в лицо снова брызнул родник, который состоял из маленьких красных точек. Все смеялись. Мне было не жалко. Зачем люди женятся, думала я.

Я не стала смотреть, как дедушка и муж Салихи срезают ножами шкуру с бычка и телки. Я ушла в дом, поднялась на второй этаж. Мама сидела на полу в коридоре под дыркой в крыше. Она прислонилась к стене и подняла вверх лицо. Она была некрасивой. Я подумала, что, если бы сейчас зарезали ее, из ее горла не вышло бы ни капли крови. Сверху ей на лицо падало солнце. Кажется, она спала.

Когда я снова вышла во двор, бычка и телки уже не было. На их месте лежали тонко срезанная шкура, копыта, а в тазах – внутренности. Бабушка сидела на земле и полоскала в другом тазу требуху. Из требухи выходила зеленая каша – вчерашняя трава. Вечером бабушка перекрутит мясо и набьет им требуху. Я очень люблю колбасу, которую она готовит. Колбасу для свадьбы.

Утром мама не встала. Она лежала на полу, повернувшись к стене. Она не ответила, когда я позвала ее. Я села на матрас и нагнулась к ней. По ее лицу текли слезы. Она не спала.

– Мама, ты зачем плачешь? – спросила я.

– Соринка в глаз попала, – сказала она.

Мы позавтракали внизу, как обычно. Мама еще не встала. Я пошла в сад и сорвала там оставшиеся абрикосы. Пришла Айка, и мы побежали к ним смотреть, как Салиха печет лепешки для нашей свадьбы. Такой в нашем селе обычай – соседи друг другу помогают. Когда будет свадьба у них – бабушка будет печь им лепешки.