Такая любовь, которую я испытываю к ней, – любовь, которую не выжечь обидой и ненавистью; любовь, нездоровая, подобно раковой опухоли, уничтожающая, разрушающая; любовь, которая причиняет одну лишь боль, но заставляет биться моё сердце, заставляет меня просыпаться по утрам, – такая любовь не может пройти бесследно. Она живёт во мне, и я не могу просто отмахнуться от девушки. Что бы нас ни связывало в прошлом, я не могу оставить её один на один с проблемами в абсолютно беспомощном и беззащитном положении.

Пёс тянет меня в сторону столовой, и я, глубоко погруженный в свои мысли, уступаю. Повариха Марья Андреевна смотрит с недовольством, но не перечит: все привыкли, что я ношусь с Бимкой, как с дитём малым. Или как с лучшим другом, членом семьи.

Бимо уверенно чешет через всю столовку до зоны выдачи, плюхается на зад и начинает гипнотизировать повара.

– Тёть Маш, ну дайте уже стралальцу котлетку посочнее! – усмехаюсь я.

– Глаза бы мои этого страдальца не видели! – смеётся она. – Ты, Глебушка, взрослый мальчик, а всё таскаешь собаку сюда! А здесь, между прочим, люди кушают.

– Бимка тоже почти человек, – не соглашаюсь я. – Воспитанный вон какой, никому ведь не мешает.

Повариха вздыхает, качая головой:

– Смотри, Глеб, придёт новый повар и запретит тебе употреблять пищу в компании пса!

– Хорошо, что это случится ещё ой, как нескоро! – парирую в ответ, и Марья Андреевна осекается:

– Да вообще-то, Глеб, я до конца недели дорабатываю, к дочке уезжаю. Всё, хватит, наработалась.

– На кого же вы нас бросаете? – спрашиваю я. Бимо недовольно тявкает, и повариха резво подхватывает салфеткой котлету и устраивает перед ним. Бимка принюхивается и начинает надкусывать лакомство, и женщина говорит мне:

– Ну вот, Глеб, найдут рано или поздно нового повара. А новая метла, сам знаешь…

– Да, – протягиваю я. – Дела…

Беру поднос и занимаю отдельный стол. Поднимаю Бимо вместе с его котлетой на стул и смотрю по сторонам, пока не натыкаюсь взглядом на Марину, оператора и радиста нашего отряда.

Заметив меня, женщина примерно моих лет подхватывается и занимает место напротив, рядом с Бимо.

– Привет, Глеб! Ну как ты?

– Здравствуй, Марин. Да потихоньку, – пожимаю плечами. – Ну, а ты как?

– Как-как? Работа, дом, работа. – вздыхает она. – У нас иначе не бывает.

– Это точно, – вежливо поддакиваю ей.

Игнорирую откровенно просящий взгляд голодной до мужского внимания бабы. Здесь я ей точно не помощник, хотя сводничеством занимается весь отряд. Как у них всё просто: она вдова, я вдовец, работаем в одной смене. Можно было бы и перестать выёживаться, съехаться с одинокой женщиной, и она ведь совсем не против. Да только никак им в толк не взять, что мне этого всего не нужно. Нельзя жить с нелюбимыми. Это не заканчивается ничем хорошим.

– Слышал уже, что Минский затеял ремонт клуба? Хочет к новому году успеть, дискотека будет, представляешь?

– Да, хорошая новость. Хоть какой-то досуг появится в посёлке, – усмехаюсь я.

– Так может, сходим вместе посмотреть? – цепляется она за возможность, и я торопливо пресекаю:

– Марин, я не любитель всяких мероприятий, извини, компанию не составлю.

Некоторое время мы едим без лишних разговоров. Бимо спрыгивает со стула и бродит между столами в надежде, что добрые люди его угостят чем-то вкусненьким. Я усерднее работаю ложкой, пока тётя Маша не осерчала окончательно. Уже собираюсь распрощаться с Мариной, как она говорит:

– Глеб, слышал? Птичку твою никто так и не ищет! Представляешь? Вот так жил человек в окружении людей, а в беду попала, так даже и помочь некому! И куда она теперь подастся? Небось в социальный приют заберут…