Еще никогда ранее столь революционные цели не выдвигались со столь небольшим количеством директивных указаний по вопросам их достижения. Мир, который представлял себе Вильсон, должен был бы базироваться не на силе, а на принципах; не на интересе, а на праве – как для победителя, так и для побежденного. Другими словами, происходил полнейший пересмотр исторического опыта и образа действий, свойственного великим державам. Символичным во всем этом был способ, каким Вильсон описывал свою роль и роль Америки в этой войне. Америка присоединилась, по словам Вильсона, с отвращением относившегося к слову «союзник», к «одной из сторон», как он предпочитал это называть, одной из самых свирепых войн за всю историю, и Вильсон действовал, словно он был главным посредником. Поскольку Вильсон, похоже, стремился сказать, что война ведется не ради воплощения в жизнь каких-то особых условий, но ради того, чтобы породить у Германии определенное отношение к сложившейся ситуации. Так что война велась ради трансформации, а не во имя геополитики.

В обращении, зачитанном в лондонской ратуше, Гилдхолле, 28 декабря 1918 года, уже после заключения перемирия, Вильсон недвусмысленно заклеймил принцип баланса сил, как лишенный стабильности и базирующийся на «ревнивой бдительности и антагонизме интересов»:

«Они [солдаты союзных стран] воевали, чтобы покончить со старым порядком и установить новый, причем центром и характеристикой этого старого порядка была одна нестабильная вещь, которую мы обычно называли «балансом сил», – такая вещь, в которой сам баланс определялся мечом, бросаемым то на одну, то на другую чашу весов. Баланс этот определялся нестабильным равновесием соперничающих интересов. …Люди, участвовавшие в этой войне, были людьми, принадлежавшими к свободным нациям, которые были исполнены решимости покончить с таким положением дел раз и навсегда»[308].

Конец ознакомительного фрагмента.