Совсем это было не похоже на Великобританию, которая в течение 200 лет избегала присоединения к союзам и вдруг полюбила бессрочные обязательства глобального масштаба. И тем не менее решимость Великобритании взять верх перед лицом непосредственной угрозы со стороны Германии была так велика, что ее министр иностранных дел заставил себя выдвинуть доктрину коллективной безопасности, не имеющую никаких предварительно предусмотренных ограничений. Каждый член предложенной им всемирной организации должен был бы взять на себя обязательство противостоять агрессии где бы то ни было и откуда бы то ни было она ни исходила, и наказывать нации, отвергающие мирное урегулирование споров.

Грей знал, с кем он имеет дело. Со времен своей юности Вильсон верил в то, что американские федеральные институты должны послужить моделью будущего «парламента человечества»; еще в первые годы своего президентства он уже прорабатывал возможности заключения Панамериканского пакта для Западного полушария. Грей не мог не удивиться, хотя, конечно, был весьма обрадован, получив быстрый ответ, содержащий согласие с тем, что, если судить в ретроспективном плане, было его довольно прозрачным намеком.

Этот обмен посланиями был, возможно, самой первой демонстрацией «особых отношений» между Америкой и Великобританией, что позволило Великобритании сохранять уникальную возможность влиять на Вашингтон даже после упадка своей мощи после Второй мировой войны. Общность языка и культурного наследия в сочетании с величайшей тактичностью позволяли британским государственным деятелям вносить свои идеи в американский процесс принятия решений таким образом, что эти идеи незаметно становились частью собственно вашингтонских. Таким образом, когда в мае 1916 года Вильсон впервые выступил с планом создания всемирной организации, он был, без сомнения, убежден в том, что эта идея полностью принадлежит ему. И в какой-то мере это было так, поскольку Грей предложил ее в полной уверенности, что Вильсону свойственны именно такие убеждения.

Независимо от того, кто стал «отцом» Лиги Наций, она была квинтэссенцией американской концепции. То, чего намечал Вильсон, представляло собой «универсальную ассоциацию наций с целью поддержания ничем не нарушаемой безопасности морских путей для всеобщего и ничем не ограниченного их использования всеми нациями мира и предотвращения каких бы то ни было войн, начатых либо в нарушение договорных обязательств, либо без предупреждения, и с полным подчинением всех рассматриваемых вопросов мировому общественному мнению – действенной гарантией территориальной целостности и политической независимости»[303].

Первоначально, однако, Вильсон воздерживался от предложения об американском участии в этой «универсальной ассоциации». В конечном счете в январе 1917 года он решился и стал отстаивать американское членство, используя для этого, как ни удивительно, доктрину Монро как своеобразную модель:

«Я предлагаю фактически, чтобы все нации единогласно приняли доктрину президента Монро в качестве мировой доктрины: что ни одна нация не должна стремиться к распространению собственной формы правления ни на одну другую нацию или народ… и что все нации должны с этого момента избегать вступления в союзы, которые вовлекали бы их в состязания по мощи…»[304]

Мексика, должно быть, с изумлением узнала, что президент страны, отторгнувшей треть ее территории в XIX веке и направлявшей свои войска в Мексику в предыдущем году, теперь представляет доктрину Монро как гарантию территориальной целостности братских наций и классический пример международного сотрудничества.