С этими словами он посмотрел на часы и сказал, что должен отлучиться, после чего, настоятельно посоветовав мне руководствоваться доводами разума, а не пустыми девичьими фантазиями, удалился. Я не смела даже шевельнуться. Наступил вечер, а я всё лежала там, куда он перенёс меня после обморока, закрыв лицо руками. Меня одолевали самые мрачные предчувствия. Поздно вечером он вернулся со свечой в руках и каким-то неприятно дребезжащим голосом велел мне подняться и идти ужинать.

– Неужели я обманулся в вашей стойкости? – спросил он. – Трусиха мне совсем не пара.

Я бросилась перед ним на колени и принялась слёзно умолять освободить меня от данного ему обещания, уверяя его, что я боюсь всего на свете и безнадёжно уступаю ему как в умственном развитии, так и в моральных качествах.

– Ну разумеется, – ответил он. – Я знаю вас лучше, чем вы сама, и я достаточно хорошо изучил человеческую натуру, чтобы понять значение этой сцены. Она адресована мне, причём тому мне, который ещё не прошёл трансформацию. Однако вам не стоит опасаться за своё будущее. Стоит мне достичь своей цели, как не только вы, Асенат, но любая из женщин Земли станет моей покорной рабыней.

После этого он приказал мне встать и пойти поесть. За столом он присоединился ко мне, угощал и развлекал меня, как гостеприимный и радушный хозяин. И лишь около полуночи он с изысканной вежливостью пожелал мне приятных сновидений, вновь оставив меня наедине со своими невесёлыми мыслями.

Во всех этих разговорах об эликсире молодости явственно прослеживались два главных посыла, и я терялась в догадках, какой из них отвергнуть. Если его высказывания и ожидания основывались на неких реальных фактах, если ему каким-то невероятным чудом удастся омолодить себя, то мне оставалось лишь умереть, чтобы избежать этого в высшей степени неестественного и богопротивного союза. Если же, с другой стороны, все эти разглагольствования представляли собой лишь плоды его воспалённого воображения, если же его безумие обострялось и усугублялось с каждым часом, то жалость становилась столь же тяжёлым бременем, сколь и моё противление этому браку. В этих лихорадочных размышлениях минула ночь, и их результатом явилось то, что наутро я в полной мере осознала всю безысходность моего фактически рабского положения. И хотя за завтраком он являлся воплощением любезности, очень скоро доктор заметил, что я чем-то опечалена, и его лицо тоже помрачнело.

– Асенат, – произнёс он, – вы и так мне уже очень многим обязаны. Вы на волосок от смерти, и ножницы – в моих руках. Моя жизнь полна трудов и забот, и я бы предпочёл – в его голосе отчётливо прозвучали металлические нотки, – чтобы вы встречали меня с более доброжелательным видом.

Повторяться ему не пришлось, поскольку впредь в его присутствии я вела себя с напускной весёлостью, за что он вознаграждал меня своим обществом и ещё более подробным посвящением в свои планы. В задней части дома он обустроил лабораторию, где день и ночь работал над своим эликсиром. Он частенько навещал меня в моей гостиной, иногда жалуясь на неудачи, но гораздо чаще взахлёб рассказывая об успехах. Его долгое присутствие становилось практически невыносимым, и столь же безрадостным становилось для меня осознание того, что жизнь уходит из него капля за каплей. Однако, несмотря на это, он беспрестанно распространялся о блестящем будущем и с юношеской самоуверенностью строил планы один грандиознее другого. Как я ему отвечала, я уже не помню, но мне всегда удавалось находить нужные слова и интонации, хотя само его присутствие вызывало у меня отвращение.