– Ребенок проснулся, – произносит одна из женщин. – Может быть, не стоило нам сюда приходить?

И я командую:

– Продолжай. Ребенок уймется, а мое возбуждение – нет.

Мы тщетно пытаемся отрешиться от яростного младенческого ора в другой комнате, однако выходит это из рук вон плохо. Этот самый несексуальный звук в мире убивает всю романтику момента, будь оно все неладно! Сдергиваю было покрывало, а потом плюю на это и просто распахиваю дверь своей спальни:

– Ты можешь уже заткнуть этого ребенка! – кричу девушке с младенцем на руках. – Она портит все настроение... Просто заставь ее заткнуться, – цежу уже сквозь стиснутые зубы.

Та даже не глядит на меня – неужели игнорирует?! – это заставляет меня яриться еще больше, и только потом я понимаю, что стою перед ней в чем мать родила и, верно, смущаю маленькую недотрогу.

– Вы слишком шумные, – слышу ее тихий голос. – Ангелика не может спать в шуме.

– Шуметь ты мне тоже не запретишь, – тычу пальцем в ее согбенную фигурку. И командую: – Уйми уже этого младенца. – Потом захлопываю дверь и, тяжело дыша, падаю на кровать.

– Может быть, нам уйти? – спрашивает одна из девушек, и я тяну ее на себя. Хочу доказать, что никакие склоки со зловредной девицей не могут испортить мне ни настроения, ни правильного настроя... Однако настроя, действительно, нет: та сразу же это замечает, и, выкрутившись из моих рук, натягивает впопыхах сброшенное платье.

– Позови, когда сестра съедет, – произносит она с особым ударением на слове сестра. – Сейчас ты явно не в лучшей форме. А мне обещали нечто крышесносное... До встречи.

И она исчезает за дверью, бросив меня с длинноволосой наедине. Ничего, так даже лучше: не надо размениваться на обеих сразу...

– Иди сюда, – усаживаю девушку себе на колени и начинаю целовать ее грудь. Ловлю себя на том, что за плотно прикрытыми веками пляшут сторонние картинки: другая грудь, другие губы... Ну, блин, достало. Да и ребенок все никак не унимается... Специально она что ли его разбузыкивает?

– Прости, Юлиан, я так не могу, – отстраняется оставшаяся девушка. – У меня у самой ребенок, и от этого крика у меня аж сердце разрывается.

– У тебя ребенок?! – вопрошаю, крайне пораженный, и с брезгливостью сталкиваю ее со своих колен.

– Ну да, – произносит собеседница, – ему как раз годик исполнилось. Родители присматривают за ним этой ночью...

Я разом утрачиваю к ней всякий интерес и машу рукой:

– Убирайся. Дорогу, надеюсь, найдешь? Не маленькая.

Она глядит на меня молча, наверное, с негодованием – мне просто плевать на это, лишь бы скорее умотала отсюда. На выходе она все-таки произносит:

– Ну ты и кретин, Юлиан Рупперт, думаешь, если у меня есть ребенок, то от этого я перестала быть женщиной? Да ты ведешь себя не лучше тринадцатилетнего подростка... Не понимаю, чего я в тебе нашла.

– Может быть, отличный член?! – насмешничаю я.

И девушка качает головой:

– Что-то не заметила, знаешь ли. Похоже, ты теряешь форму?

А вот это болезненно: удар ниже пояса, так сказать.

– Ничего я не теряю, – говорю скорее себе самому, нежели вышедшей вон девице. – Это все из-за этого чертова младенца... и этой коровы, его мамаши.

Слышу, как девушки разговаривают между собой... Меня обсуждают? Приникаю к чуть приоткрытой двери и прислушиваюсь.

– Ты приложи ей теплый мешочек с вишневыми косточками к животику – может помочь, – советует моя неудавшаяся любовница оккупантше. – Я своему всегда так делала, когда ему было плохо. – Или дай попить ромашкового чая.

Презрительно кривлю губы от всей этой женской бредятины и возвращаюсь в постель.