Пусть этот эгоист поизвивается, подобно ужу на сковороде, при виде захваченной неприятелем территории.

От Алекса я знаю, что их мать умерла больше пяти лет назад, и вместе с ее смертью и без того непростой характер парня стал и вовсе непереносим.

– Не знаю, почему он стал таким, – говорил тогда Алекс с грустью в голосе. – Отец любил нас одинаково, пусть даже Юлиан и был неродным. Что с того? Любовь к матери автоматически распространялась и на ее сына. Однако брат воспринял ее замужество как предательство: до этого они были только вдвоем против всего мира – Юлиан и мама, а потом появился Адриан, оттянувший часть материнского внимания на себя. Я думаю, он так и не смог простить ему этого... А потом еще родился я: писклявый комок, требующий ее внимания и днем, и ночью без перерыва. Наверное, тогда Юлиан и возненавидел всех младенцев в целом... А еще запретил себе чувствовать: чувства делают нас ранимыми (он испытал это на себе), а быть ранимым он не желает никоим образом.

Не знаю, насколько все это верно, однако не доверять Алексу нет никаких причин: он сам натерпелся от брата и искреннее хочет пробиться сквозь его панцирь плохого мальчика.

Надеюсь, у него это получится... не без моей помощи, само собой.

Нахожу под кроватью парня кружевные женские стринги и с брезгливостью выкидываю их в мусорное ведро.

6. 5 глава. Юлиан

Эта девица совершенно ошалела: заполонила мой дом своими вещами, словно так и должно быть. Рассовала их по всем углам – шагу ступить невозможно, чтобы не наткнуться на соски/бутылочки/памперсы/распашонки... Я уже не говорю о самом ребенке, вечно всем недовольном, ноющем существе, поминутно действующем на нервы, – я даже смотреть на него не могу, не то чтобы пальцем прикоснуться. А эта Эмили вдруг заявляет:

– Если бы ты мог посидеть с ребенком хотя бы в течение часа, это бы сильно повысило мои шансы на успех.

– Посидеть с ребенком? – переспрашиваю, не будучи совершенно уверенным в услышанном. Она, наверное, издевается надо мной!

– Ну да, посидеть с Ангеликой. В этом нет ничего сложного: я покормлю ее перед уходом и уложу спать – ты просто проследишь, чтобы с ней ничего не случилось.

– Чтобы с ней ничего не случилось... – эхом повторяю я, медленно закипая от самой мысли, что она хотя бы допустила нечто подобное. – Ты совсем ополоумела?! – в конце концов, восклицаю несвоим голосом. – Считаешь, что можешь сделать из меня няньку для своего ребенка? Скорее ад замерзнет, чем я соглашусь на подобное.

И она заявляет:

– В таком случае привыкай ко всему этому, – обводит руками устроенный ею хаос, – потому что найти работу с ребенком на руках в разы проблематичнее.

Да вы только посмотрите, какие мы смелые...

– Надо было думать об этом прежде, чем...

Договорить не успеваю.

– Только посмей! – обрывает она меня, хватая диванную подушку. – Я тебе не только подушкой, я тебе туфлей по лбу заеду. – И воинственно глядит на меня из-под растрепавшейся челки.

Она слишком много на себя берет, думается мне в этот момент, оккупировала мою квартиру, так еще рот затыкает. Вот ведь наглая девчонка! Делаю шаг в ее сторону и отбиваю пущенную подушку рукой...

– Не подходи! – буквально верещит она, стараясь убежать от меня. И выдает на бегу очередную абракадабру: – Токио – самый безопасный мегаполис в мире.

Не знаю, какое отношение Токио имеет к моему желанию хорошенько ее проучить, только мы не в Токио, да и злить меня ради собственной безопасности я бы ей не советовал. Ловлю ее со спины и прижимаю к себе...

– Не смей затыкать мне рот в собственном доме, – шиплю прямо в ухо, отплевываясь от забивающих рот волос. Пахнут они, между прочим, весьма неплохо: чем-то медовым, цветочно-пряным. Неожиданно даже для самого себя ощущаю волну неконтролируемого возбуждения: «а она ничего», проносится в моей голове, когда я разворачиваю девчонку лицом к себе и грубо впиваюсь в ее губы поцелуем.